Семь корон зверя - Алла Дымовская

Отныне в доме Джема словно запустили кровавый безостановочный конвейер. Примерно раз в месяц какая-нибудь служанка или рабыня отправлялась в магометанский рай, предварительно побывав в маленькой, ничем не обставленной комнатушке рядом с покоями господина. Очередную жертву по-братски делили на троих, ключ же от импровизированного каземата никогда не покидал пояса Ибрагима. После тело обескровленной жертвы наглухо зашивалось в мешок и благополучно топилось уверенными руками Хайдара. Ни одна из женщин не задерживалась в доме более года. Не спасали ни красота, ни искусство в танцах и пении, ни извечная женская изворотливость. Для самого же Джема Абдаллаха и лучшие из них были слишком глупы и примитивны, чтобы видеть в них что-то, кроме купленной гаремной плоти. Для обоих евнухов несчастные женщины, волей обстоятельств оказавшиеся в их непререкаемой власти, и вовсе были ничто.

По Стамбулу о гаремных обычаях в доме заима Джема ползли разнообразные сплетни. Но не было в них ничего от сверхъестественного. Гарем Джема пользовался дурной славой из-за жестокости хозяина, но и только. Зато для любой строптивой рабыни не было худшей угрозы, чем обещание продать ее в виде наказания в страшный гарем Абдаллаха. Но кого в самом деле, кроме досужих кумушек и сплетниц, могли тревожить судьбы купленных рабынь? Уж конечно, не воинов из отряда Джема, и не его покровителя великого визиря Мехмеда.

Жизнь же шла, как ей и положено, своим чередом. В царствование султана Селима Второго власть великого визиря достигла своей вершины. Мехмед Соколлу был преданным слугой и сторонником Селима, еще когда тот носил сомнительный титул шах-заде. Соколлу доказал свою верность будущему султану, подняв войско против брата его Баязида, попытавшегося мечом отнять у Селима права на наследство. В том войске рядом с Мехмедом был и верный ему Джем Абдаллах, получивший впоследствии в награду от Селима Второго звание паши и место в султанском диване. Надо ли говорить, что взлет Джем-паши в святая святых власти империи не обошелся без вмешательства в его судьбу и покровительства дальновидного великого визиря.

То были годы сладостного благополучия и относительного покоя. При нынешнем султане власть Мехмеда была прочной, почти непререкаемой. Что и говорить, Селиму Второму далеко было до усопшего великого отца! Падишах всех османов любил кутежи и гаремные забавы куда больше, чем заседать в диване, и если бы не твердая рука великого визиря, то царствование Селима могло бы иметь весьма печальный конец. Однако, казалось, уже никакая сила не была в состоянии остановить захлестнувшее все ступени власти казнокрадство. Немало перепадало и любимцу великого визиря Джем-паше. От сытой жизни и безнаказанности разленился даже его верный Хайдар, переставший уже и мечтать о воинской славе. Евнух дошел до самой вершины довольства, так что и гаремных наложниц казнил и шпынял уже без прежнего воодушевления.

Так было при жизни порочного султана Селима. И кончилось все в одночасье, когда в Топкапы воцарился его преемник султан Мурад Третий. Но дело было даже не в самом владыке всех правоверных, а в Сафие-султании, красавице венецианке, волей злой судьбы подчинившей себе сердце падишаха. Великий визирь Мехмед и впрямь был велик во всем. Держал в руках все нити власти, имел и преданные одному себе клинки, и был при нем верный и бесстрашный Джем-паша. А вот от подлого удара спину прикрыть не сумел. Или, быть может, со временем позабыл, какой страшной и тайной силой обладала взявшая его когда-то под руку свою могущественная султанша Хуррем. Или от неимоверной ноши своей власти великого визиря устал и не захотел оглянуться. Так или иначе, но Мехмед Соколлу, опора трех османских государей, был предательски убит. И Сафие-султании не стало удержу. На смену славянским капыкулу пришли итальянские ренегаты, которые отныне решали все. А на любимца визиря Джема Абдаллаха султанша Сафие имела особый зуб, хотя никогда и не видела пашу в глаза. Но печальная слава его гарема дошла и до ее царственных ушей. Сама вышедшая из рабынь и хлебнувшая лиха, возненавидела от всей души жестокого к несчастным одалискам Джема, к тому же ближайшего слугу и друга проклятого великого визиря Мехмеда.

Но простая смерть паши показалась Сафие-султании недостаточным наказанием. Султанше хотелось унизить, проучить, отравить высоким презрением того, в ком она видела лишь злодея в отражении своей собственной судьбы. И судьбу паши Джема Сафие определила так, как лучше для себя не мог бы выбрать и он сам. Назначение санджак-беем в окраинную глухомань империи, санджак Диярбекир, позорное для вчерашнего паши дивана, было бы для любого другого на месте Джема Абдаллаха утонченной пыткой, насмешкой и издевательством. Для любого другого смертного, но не для него. Ибо в наступившие смутные времена Джем-паше было предпочтительнее оказаться подальше от готовой вот-вот захлебнуться мятежом столицы, в которой сам великий падишах, опора ислама, не гнушался взяток и подношений. Вожжи власти, по смерти выпавшие из умелых рук великого визиря, серба Мехмеда, некому было подхватить и уж тем более удержать. И кони понесли почти уже неуправляемую империю вскачь по ухабам и бездорожью.

Джем-паша, с обоими евнухами и насильно обкорнанным и поредевшим гаремом, отбыл к месту ссылки. Со скорбью на лице и с облегчением в глубине души. И не просчитался в своих надеждах. В столице янычарские мятежи вспыхивали один за другим, словно порох от малейшей искры. А вскоре полыхнуло огнем и по всей необъятной империи. Настали времена страшной «джелялийской смуты», кровавой беспредельщины и безудержного разбоя. То были славные времена, пришедшиеся по сердцу опальному Джем-паше, в мгновение ока вспомнившего почти уже позабытые навыки храброго рыцаря с большой дороги. Ума хватило и на то, чтобы в открытую пытаться для виду обуздать разбойные отряды, мало ли как повернется переменчивое колесо удачи. Левая же рука, будто втайне от правой, поддерживала восставших сипахов. За изрядную долю добычи он отдавал и часть своих наемников, и сам не гнушался вылазок. Сбылась и давняя мечта Хайдара – наконец взялся за оружие, убивал и грабил вволю. И никому уже на этом ополоумевшем магометанском свете не было дела ни до гарема, ни до самого загадочного паши Джема. Лишь Ибрагим временами опасался за нестареющего, неистребимого хозяина, боялся дурных слухов в окружении паши. Но люди в наступившее смутное, опасное время не заживались подолгу на свете. И из нынешних слуг и наемников не было уж ни одного, кто помнил бы прибытие Джема Абдаллаха в злополучный Диярбекир. А в столице и подавно было не до того, чтобы вести счет годам жизни какого-то санджак-бея, о котором позабыла и сама султанша Сафие, занятая добычей османского трона для любимого сына Мехмеда. Дела в санджаке, по донесениям, обстояли не так уж плохо, как в большей части разграбленной Анатолии, справляется кое-как опальный чиновник и пусть себе. Да и время ли думать сейчас о делах окраинной глухомани, когда для османов упущен далекий Тунис и вот-вот можно лишиться благодатных Ливана и Сирии, а Египет и вовсе почти что потерян для Порога Счастья.

Вольная жизнь продолжалась без малого тридцать лет. За это время собственная казна Джем-паши изрядно пополнилась золотом, сохраненным и приумноженным во многом благодаря стараниям хитрого и бережливого Ибрагима. Когда же суровый султан Мурад Четвертый наконец привел железной силой шатающуюся страну к алтарю «законности» Сулеймана Кануни и относительному порядку, мудрый Джем-паша, диярбекирский санджак-бей, одним из первых высказался и словом и делом за грядущую реставрацию. И сам собственноручно расправился со вчерашними своими тайными друзьями из разбойничьих отрядов сипахов. Так и пережил, пересидел свирепые времена одиозного и жестокого Мурада Четвертого.