Кенилворт - Вальтер Скотт

— Это безумно интересно, милорд, — сказала королева. — Мистер Филипп Сидней, как мы знаем, любимец муз, и мы весьма этим польщены. Храбрость блистает еще ярче в сочетании с подлинным вкусом и любовью к поэзии. Но, конечно, среди наших молодых придворных найдутся такие, кто сумеет вспомнить то, что забыла ваша светлость из-за более важных дел. Мистер Тресилиан, мне говорили о вас как о поклоннике Минервы… Не помните ли вы оттуда каких-нибудь строк?

У Тресилиана на сердце было так тяжело, все его надежды рухнули таким роковым образом, что ему было не до того, чтобы воспользоваться благоприятным случаем, дарованным королевой, и выдвинуться. И он решил уступить эту возможность своему более честолюбивому юному другу. Отговорившись плохой памятью, он добавил, что, по его мнению, чудесные стихи, о которых говорил лорд Лестер, помнит мистер Уолтер Роли.

По повелению королевы сей кавалер продекламировал знаменитое видение Оберона с такой интонацией и в такой манере, что еще больше подчеркнул безупречное изящество ритма и красоту описания:

— В тот миг увидел я (а ты б не мог!)

Между луной холодной и землею

С оружием летящего Амура,

Прицелившись, в красавицу весталку,

Царицу Запада, стрелу метнул он,

Как бы пронзая миллион сердец,

И видел я, как молния стрелы

Во влажных девственных лучах погасла, -

И властная царица уплыла,

В девичьих думах, от любви вдали.

Голос Роли на последних строках слегка задрожал, как будто кавалер не был уверен, как воспримет государыня посвященное ей великолепное восхваление, Если неуверенность была притворной, то это был ловкий ход, если настоящей — то для нее не было особых оснований. Стихи, вероятно, уже были знакомы королеве, ибо какая же утонченная лесть не достигает королевского слуха, для коего она предназначена. Но в исполнении такого чтеца, как Роли, они были приняты весьма благосклонно. Восхищенная содержанием, декламацией, стройной фигурой и одухотворенным лицом изящного юного чтеца, Елизавета после каждой строки отбивала такт головой и пальцами. Когда он кончил, она повторила последние строки, как бы забыв, что ее слышат. Произнося слова:

В девичьих думах, от любви вдали,

она уронила в Темзу прошение Орсона Пиннита, сторожа королевских медведей, и оно поплыло искать более благоприятного приема в Ширнессе или там, куда его могли занести волны прилива.

Успех выступления юного кавалера подхлестнул Лестера — так старый скакун взбадривается, когда мимо него проводят игривого жеребенка. Он стал говорить о театральных зрелищах, пирах, празднествах и о посетителях этих увеселений. Он излагал свои меткие наблюдения с примесью легкой иронии, впрочем в той должной степени, которая одинаково далека и от злостной клеветы и от безвкусной лести. Он удивительно точно воспроизводил манеры жеманных умников и неотесанных невежд, и от этого его собственный тон и манеры казались вдвое изящнее, когда он вновь к ним возвращался. Чужие страны, их обычаи, нравы, придворный этикет, моды и даже дамские туалеты — он не забыл ничего. И редко обходился он без того, чтобы не ввернуть какой-нибудь весьма утонченный и приличествующий случаю комплимент королеве-девственнице, ее двору и ее правительству. Так шла беседа во время этой увеселительной поездки. Оживленный разговор поддерживали и другие приближенные королевы. Наряду с этим можно было услышать замечания о древних классиках и современных авторах, афоризмы о политике и нравственности, обычно из уст государственных деятелей и ученых, которые сидели тут же и то и дело вторгались со своими мудрыми изречениями в легкомысленную болтовню придворных дам.

Когда они возвращались во дворец, Елизавета приняла — или, скорее, сама избрала — руку Лестера, чтобы опереться на нее во время перехода по лестнице от пристани к воротам дворца. Ему показалось даже (впрочем, возможно, что это была лишь его фантазия!), что в эти краткие минуты она опиралась на его руку несколько тяжелее, чем это вынуждалось скользкостью дороги. Но, конечно, во всех ее поступках и словах чувствовалось такое дружеское расположение, какого он не достигал ранее и в дни своих наивысших успехов. Правда, и его соперник неоднократно удостаивался внимания королевы. Но это был не стихийный порыв влечения, а скорее признание его личных заслуг. И, по мнению многих опытных придворных, все милости, расточаемые ему, перевешивала одна фраза, шепотом сказанная на ухо леди Дерби:

— Теперь я вижу, что болезнь — лучший алхимик, чем я раньше думала: ведь она превратила медный нос лорда Сассекса в золотой.

Шутка эта вскоре стала известна всем, и граф Лестер торжествовал, ибо он был одним из тех, для кого успех при дворе был первым и главным стремлением в жизни. В упоении триумфом он на время забыл даже о всей сложности и опасности своего положения. Как ни странно, но в этот момент он меньше думал о возможных гибельных последствиях своего тайного брака, чем о знаках внимания, коими Елизавета время от времени удостаивала юного Роли. Правда, они были мимолетны, но зато обращены к тому, кто был умен, красив и наделен изяществом, придворным тактом, знанием поэзии и доблестью. Вечером произошел еще один случай, приковавший внимание Лестера к этому персонажу.

Вельможам и придворным, сопровождавшим королеву в увеселительной поездке, было оказано королевское гостеприимство — они были приглашены на великолепный пир в одной из зал дворца. Сама королева, однако, не соизволила появиться за столом. Полагая, что следует вести себя скромно и достойно, королева-девственница в таких случаях обычно вкушала легкий и весьма умеренный завтрак в уединении или в обществе двух-трех своих любимых фрейлин. После короткого промежутка придворные снова собрались в великолепных садах королевского дворца. И случилось так, что королева вдруг спросила у одной из дам, которая была ее любимой фрейлиной, что сталось с молодым рыцарем Лишенным Плаща.

Леди Пэджет ответила, что несколько минут назад она видела, как мистер Роли стоял у окна маленького павильона, или увеселительного домика, выходившего фасадом на Темзу, и что-то писал на стекле кольцом с алмазом.

— Это кольцо я дала ему в возмещение за испорченный плащ, — сказала королева. — Пойдем-ка, Пэджет, посмотрим, как он им воспользовался. Я вижу его насквозь. Это удивительно остроумный мальчишка.

Они подошли к павильону, невдалеке от которого задумчиво стоял юноша, как птицелов, притаившийся около расставленных им сетей. Королева подошла к окну, на котором Роли начертал ее подарком следующую строку:

Хотел бы ввысь, да вниз боюсь свалиться.

Королева улыбнулась, дважды перечла строку, один раз вслух для леди Пэджет, а другой раз про себя.

— Очень милое начало, — подумав, сказала она, — но, очевидно, муза покинула юного поэта, как только он приступил к делу. Надо бы оказать ему милость — как вы думаете, леди Пэджет? — и кончить стишок за него. Испробуйте-ка ваши поэтические способности.

Леди Пэджет, самая прозаическая из всех когдалибо существовавших придворных дам, решительно объявила о своей полной неспособности помочь юному поэту.