Венецианский альбом - Риз Боуэн

«Я еще могу вернуться домой». Эти слова обосновались на задворках моего сознания.

— До меня только начинает доходить, что на Рождество я буду далеко от дома. — Генри обладал загадочной способностью вторить моим мыслям.

— Это точно, — согласилась я.

— Не думаешь ли, что тебе лучше вернуться домой, а? — спросил он. — Наверно, даже мне лучше вернуться, пока пассажирские суда еще ходят через Атлантику. Немцы не посмеют торпедировать американский лайнер, ведь тогда США вступит в войну.

— Я еще не решила, — сообщила я.

— Не тяни, поезжай, пока можешь. Похоже, в этой части Европы пока более-менее тихо. Германия пока что остановилась на оккупации Польши, и, могу поспорить, ты смело можешь ехать поездом через Францию. Ты же не перестала получать письма из дома, правда?

— Не перестала, — кивнула я. — Как раз на днях одно пришло.

Это было на редкость суровое письмо от тети Гортензии. Та писала: «Не проходит и дня, чтобы твоя мать о тебе не беспокоилась. Понять не могу, почему ты так эгоистично ставишь собственное удовольствие выше благополучия своей дорогой матушки. Может, Венеция и великолепно подходит для того, чтобы пересидеть в ней войну, но что, если ты окажешься в ловушке, в тылу врага? Что, если ты попадешь в плен? Твоя бедная мама постоянно об этом тревожится. Это особенно тяжело для нее еще и потому, что твоя дорогая сестра сейчас в Индии и ожидает ребенка, а ее муж вместе со своим полком вообще находится неизвестно где. Пожалуйста, прояви благоразумие и вернись, пока не поздно. Твоя любящая тетя Гортензия Браунинг».

Я понятия не имела, что ответить на такое письмо, какую убедительную причину придумать, чтобы оправдать мое поведение. Помимо позора, который я не собиралась навлекать на семью, существовала еще и финансовая составляющая. Если я вернусь, у меня не будет ни стипендии, ни работы, ни денег, чтобы поддерживать маму материально. Пока что я устроила так, чтобы половина стипендии ежемесячно переводилась на ее банковский счет. Так, во всяком случае, можно сберечь деньги, которые откладывает для меня Лео. А в сентябре я вернусь на старое место в школу, и никто ничего не узнает.

— Я тоже только что получил письмо от матери. Очень сердитое, — сказал Генри. — И я теперь чувствую себя страшно виноватым. Вдруг со мной случится что-нибудь ужасное? Она не переживет, если потеряет единственного сына.

— Значит, ты уедешь? — спросила я.

— Мне очень бы хотелось доучиться этот год. Если дела пойдут хуже, тогда, наверно, придется ехать. Но пока Германия увязла на востоке Европы и Англия мало что предпринимает по этому поводу, мы тут, мне кажется, в относительной безопасности.

— Думаешь, Италия будет держаться в стороне? — поинтересовалась я.

— Наверняка. У Муссолини нет ни армии, ни вооружения, чтобы лезть в заварухи. Он, конечно, был бы счастлив захватить Албанию, чтобы народ считал его великим завоевателем, но с Британией связываться не станет.

— Надеюсь, ты прав, — сказала я и посмотрела на небо. — Думаю, будет лучше, если мы пойдем обратно. Вот-вот опять начнется дождь.

— Проклятый дождь, — отозвался Генри. — Эти бедняги расставляют свои ларьки, надеюсь, их не смоет.

— Наверно, они привыкли к такому. Похоже, дожди тут идут очень часто.

Он засмеялся.

— Ты же англичанка. Разве у вас не все время дождь?

— Дожди у нас частые, но не такие ливни. А здесь небеса как будто разверзаются.

Стоило мне это сказать, как небеса действительно разверзлись. Мы бросились в ближайшую церковь, чтобы укрыться в ней. Там в атриуме установили рождественский вертеп со стойлами очень реалистичного вида и фигурами почти в натуральную величину. Фигуры изображали не только Марию и Иосифа, но и многочисленных пастухов, а еще — итальянских крестьян с их животными и торговцев с товарами. Это показалось мне трогательным.

Мы немного подождали, но, похоже, дождь и не думал прекращаться.

— Там на углу траттория, — сказал Генри, — может, перебежим туда и поедим?

— Хорошая мысль.

Мы умудрились добраться до траттории, проскочив по краю площади и не слишком промокнув, а там заказали по тарелке супа минестроне, который так приятно согревал. Меня радовало, что я наконец-то снова могу получать удовольствие от еды. Покончив с супом, мы приступили к кофе с выпечкой, а дождь все никак не кончался. А потом над городом вдруг громко заревела сирена.

— Что такое? — спросила я.

— Аква альта! — возбужденно взмахнув руками, воскликнул мужчина за соседним столиком. Он поспешно вскочил, бросил на стол несколько монет и ринулся на улицу, натянув на голову пальто.

— Что это значит? — спросил Генри.

— Думаю, это значит, что некоторые улицы затопило. Надо идти по домам, пока еще можно.

Генри кивнул. Он настоял на том, чтобы оплатить счет, и спросил:

— Ты сможешь нормально добраться к себе?

— Все будет хорошо. Я думаю, трагетто еще ходит, — ответила я.

И мы расстались. Очень скоро мои плащ с косынкой промокли насквозь. Поднялся сильный ветер, заставляя дождь хлестать под разными углами: сперва он бил мне в лицо, а потом по шее сзади. Я добралась до причала трагетто и обнаружила, что гондола привязана к сваям и прикрыта чехлом.

— Проклятье, — пробормотала я. Теперь, чтобы пересечь Гранд-канал, придется долго топать до моста Академиа.

И я упорно шла, чувствуя себя все более несчастной, потому что в Венеции не существует такого понятия, как прямой путь. Чтобы перебраться на другой берег, мне пришлось вернуться по собственным следам, а потом постоянно выбирать, куда свернуть, направо или налево, хотя на самом деле нужно было бы двигаться вперед. Наконец я добралась до моста Академиа и там, чтобы преодолеть пятьдесят ступенек вверх и пятьдесят вниз, вынуждена была, цепляясь за перила, бороться с ветром и дождем. Когда я спустилась на маленькую пьяцца, ее уже затопило. Пришлось брести по ледяной воде, ощущая, как она плещется у лодыжек. Остальные люди выглядели так, как будто все происходящее — всего-навсего легкое неудобство: например, одна женщина несла нагруженную доверху корзину с покупками, другая толкала коляску с ребенком, до которого лишь чуть-чуть не доходила вода.

К этому времени я так замерзла, что меня била дрожь. Впереди замаячила площадь Санто-Стефано. Теперь уже недалеко. Под ногу попалась невидимая канавка водоотведения, я оступилась, стала падать лицом вперед и шлепнулась бы в ледяную воду, не подхвати меня какой-то прохожий. Бредя мимо бара, я была поражена, увидев мужчин, которые курили и выпивали, сидя на табуретах, хотя под ними плескалась вода. Похоже, кроме меня, она больше никого особенно не волновала.

— Мадонна! — воскликнула синьора Мартинелли, когда я зашла в квартиру и остановилась в коридоре. С моей одежды на пол текли ручейки.