Венедикт Ерофеев: Человек нездешний - Александр Сенкевич

Возвращаясь к предыстории гонений в СССР на так называемую авангардную культуру, восстановлю точную дату, когда эта инициатива отдельных критиков превратилась в партийную и, соответственно, общегосударственную доктрину, — 28 января 1936 года. Именно в этот день газета «Правда» опубликовала статью под впечатляющим заголовком «Сумбур вместо музыки» с подзаголовком «Об опере “Леди Макбет Мценского уезда”». Напомню, что это опера Дмитрия Шостаковича.

Процитирую небольшой отрывок из этой статьи: «Это музыка, умышленно сделанная “шиворот-навыворот”, — так, чтобы ничего не напоминало классическую оперную музыку, ничего не было общего с симфоническими звучаниями, с простой, общедоступной музыкальной речью. Это музыка, которая построена по тому же принципу отрицания оперы, по какому левацкое искусство вообще отрицает в театре простоту, реализм, понятность образа, естественное звучание слова. Это — перенесение в оперу, в музыку наиболее отрицательных черт “мейерхольдовщины” в умноженном виде. Это левацкий сумбур вместо естественной, человеческой музыки. Способность хорошей музыки захватывать массы приносится в жертву мелкобуржуазным формалистическим потугам, претензиям создать оригинальность приёмами дешёвых оригинальничаний. Это игра в заумные вещи, которая может кончиться очень плохо»6.

В то время даже идиот из идиотов понимал, что́ означает это предупреждение с использованием наречия меры и степени очень. И действительно, кончалось очень плохо для тех, кто либо по недомыслию своему, либо по простоте душевной чего-то в этом предостережении недопонял.

Венедикт Ерофеев в одном из блокнотов 1975 года вспоминает мантру поэта Александра Ильича Безыменского[206] на ту же тему:

Было чего просить у высших сил. У первых лиц государства к этому времени взгляд был уже слегка мутноватым, а разум вообще превращался в куриный и склеротический. Я был знаком с Александром Безыменским. В РСДРП(б) он вступил до октябрьского переворота, был участником восстания в Петрограде. Помню, как в дружеской компании он с гордостью рассказывал, что ему пришлось пережить на своём веку многое: от рукоплесканий делегатов XVI съезда ВКП(б), на котором он выступил с речью в стихах, и до исключения из партии. Так и жил — как на качелях. Человеком он был сообразительным, всё происходящее понимал и знал, как себя вести на крутых поворотах истории. Вот потому-то и делился накопленным опытом с молодым поколением поэтов и художников. Кого-то из них даже воспитал в своём духе, и эти люди, мои одногодки, были ему благодарны вплоть до коренных изменений в России после августа 1991 года.

Известная в кругах московских нонконформистов талантливая писательница Зана Николаевна Плавинская[207], говоря о художниках-шестидесятниках Владимире Павловиче Пятницком[208], Анатолии Тимофеевиче Звереве[209], Александре Васильевиче Харитонове[210], Дмитрии Петровиче Плавинском[211], Вячеславе Васильевиче Калинине, приписывала их «к разновидности русских романтиков, парящих на крыльях зелёного змия»8.

Зана Николаевна с пониманием обрисовывала создавшуюся ситуацию несвободы: этих художников душил в своих объятиях, словно спрут, «“социалистический реализм”, — не существующий в жизни, но ловко управляющий всеми девятью музами громадной утопической страны». Свою веру в победу свободного искусства она вкладывала в почти священную мантру: «В искусстве достигает цели тот, кто идёт по канату через пропасть, а те, кто выбирает бульвар, — ломают себе шею»9. И ещё на одну важную особенность психологии нескольких своих друзей-художников обратила внимание Зана Плавинская: «Ни Зверев, ни Харитонов, ни Плавинский, ни Калинин не понесли свои холсты на “Бульдозерную выставку”. Их можно было бы заподозрить в трусости, в лучшем случае в осторожности, но главная причина — проста: они были свободны от политики»10.

Все они были, как и Венедикт Ерофеев, одинокими волками, избегающими опять оказаться в волчьей стае. К счастью для себя, в такую стаю Венедикт Ерофеев не входил и даже не стремился плотно общаться, как увидим, со сплотившимися в группу политически настроенными художниками, вскоре уехавшими из СССР. Спорадические с ними контакты его вполне устраивали.

Он познакомился с помощью Натальи Шмельковой с теми из этих художников, кого он ещё не знал.

Наталья Шмелькова вспоминает одну из таких встреч с Венедиктом Ерофеевым в июне 1987 года в квартирном салоне Наташи Бабасян по случаю чтения «Вальпургиевой ночи» профессиональным артистом из Театра им. К. С. Станиславского: «Являемся. Квартира набита народом. Из знакомых мне — художники Таня Киселёва, Саша Москаленко и с букетом роз для Венички филолог Зана Плавинская. Она уже как-то встречалась с Ерофеевым на квартире Славы Льна (Вячеслав Константинович Епишин, поэт, друг и сотрапезник В. В. Ерофеева. — А. С.), где часто собирались литераторы и художники, читались по кругу стихи и проза. Зана рассказывала, что, когда очередь дошла до неё, она прочла оду “Бог” Державина. Сидевший особняком и тихо попивавший свой персональный коньяк Ерофеев вдруг произнёс: “Какие девушки в Москве бывают. Державина читают наизусть”, — и почтительно поцеловал ей руку. Больше она его не видела и в этот вечер так и не поняла, вспомнил ли он её»".

Игорь Авдиев, близкий друг и единомышленник Венедикта Ерофеева, не считает это «почтительное целование руки» соблюдением только правил этикета. Оно означало нечто большее — проявление глубокого уважения к Зане Плавинской: «О, как много говорит этот жест тем, кто хорошо знал Веничку! Такое искреннее проявление чувств — при всех! (Я думаю, что Веничка и в церковь-то ходил так редко, чтобы при всех священнику руку не целовать)»12.

Позднее Зана Плавинская написала и на собственные средства издала книгу-альбом «Венедикт Ерофеев. Владимир Пятницкий».

Венедикт Ерофеев предпочитал одиночество. Оно было ему не в тягость. В этом состоянии он отвечал только за одного себя. Одиночество Венедикта Ерофеева не было отчаянным или угнетающим, как, например, у Иосифа Сталина. Оно всегда приносило ему вдохновение. Поэтому для его одиночества вполне уместно определение «вдохновляющее». К несчастью, судьба редко отличается щедростью к писателям и не всегда одаривает их вдохновляющим одиночеством. Чаще всего она преподносит им одиночество унылое, сопровождаемое творческими муками, а также обильными возлияниями. Стоит вспомнить Сергея Довлатова, сказавшего о своей жизни: «Чего другого, а вот одиночества хватает. Деньги, скажем, у меня быстро кончаются, одиночество — никогда...»13