Замок Орла - Ксавье Монтепен

– Но, мессир!.. – вскричал крестьянин, потрясенный до глубины души.

– Да будет, будет тебе! – не дав ему договорить, продолжал приказчик. – Дело решенное. И чтоб в следующем году все было тютелька в тютельку, не то!..

Вслед за тем он зычно прибавил:

– Жан-Мари Гу с фермы Шармон – принято!.. Следующий!

Глубоко опечаленный крестьянин хлестнул быков и покатил телегу в замок. Приказчик же, заглянув в свой список, продолжал делать свое дело:

– Пьер-Антуан Конте из Гранж-Фокона: восемь мешков овса, свинья весом три сотни, бык – восемь сотен, три сотни экю наличной ходовой монетой.

– Вот, – отвечал седовласый старик со сгорбленной спиной, которую он, как видно, не разгибал всю свою жизнь.

– При тебе все?

– Все, мессир.

– А деньги?

– Вот.

– Хорошо. Разгружаем – взвешиваем.

Вес признали удовлетворительным. Старику тоже объявили о повышении поборов. Объявление было произнесено торжественно, и телега его покатила дальше.

– Франсуа Тери с фермы Птит-Шьет, – продолжал свое приказчик. – Пятнадцать мешков пшеницы, четыре – муки, шесть – овса, три – ячменя, пять буасо[49] картошки, бык весом восемь сотен, четыре годовалых барана, исправных, нестриженых, три десятка откормленных куриц, сорок фунтов масла, четыре тысячи фунтов сена, пятьдесят экю наличной ходовой монетой…

Ответа «вот» не последовало.

Приказчик вскинул глаза – и вместо старика-ленника, как ожидал, увидел перед собой прелестную девицу, бледную и дрожащую, утиравшую раскрасневшиеся глазенки кончиком платочка из хлопка.

– Эй, – грубо вопросил он, – а ты кто такая?

– Я дочь Франсуа Тери, – пролепетала бедная девочка.

– А где твой папаша?

– Дома.

– Почему не явился сам?

– Ему невмоготу.

– Как это!.. Что такое!.. – вскричал приказчик, подтянувшись на своих коротких ножках, точно разъяренный, расхорохорившийся петух. – Он не имел права! Что ж это значит? С него причитается! И где же его оброк?

Вместо ответа девица ударилась в слезы.

– Разве можно! – не унимался человечек, топнув ногой. – Уж, часом, не потешиться ли над нами вздумали! Франсуа Тери из самых зажиточных наших ленников! Оброк… где оброк?

– Увы, мессир, пришли серые…

– Серые пришли? Ну и что?

– И вынесли все подчистую, обобрали нас до нитки. Спалили риги и фуражные склады. Угнали быков, баранов… все-все унесли!

– И папаша твой позволил им хозяйничать у себя вот так, преспокойно, и даже не посмел перечить?

– О, он защищал наше добро, мессир… даже в драку полез. И дрался, как настоящий солдат. Одного из моих братьев тяжело ранили. А отцу проткнули шпагой бедро.

– Тем хуже для него. А как насчет оброка?

– У нас ведь больше ничего не осталось, мессир, говорю же, серые все вынесли или сожгли…

– Даже полсотни экю?

– Увы, мессир, мы думали продать быков с баранами и выручить деньги…

– И твой папаша надеялся, что ему все с рук сойдет?

– Он надеялся, что монсеньор сжалится над ним. Он так и лежит в койке – из-за раны: уж больно она донимает его.

– Что ж, тогда передай своему папаше, от меня, что ежели через неделю он не заплатит все сполна, то отправится в казематы замка – уж там-то он живо встанет на ноги.

– Помилуйте, мессир, во имя Неба! – пролепетала девица сквозь слезы. – Сжальтесь над нами!

– Ты слышала? Срок – неделя!

– Но, Господи всемогущий, как же нам управиться за такой срок?

– Меня это не касается – отстань! Через неделю – слыхала?.. Следующий!

Провожая взглядами девицу, которая от отчаяния рвала на себе волосы и била себя по лицу, ленники, выстроившиеся на эспланаде, тихо зароптали.

– Что это я слышу! – вскричал приказчик, выйдя из себя и хватив ладонью по списку; сунув потрепанное перо за ухо, он обвел всех вокруг грозным взглядом своих белесых глазенок. – Что такое я слышу! Вы что же, мужланы, хотите, чтоб стража намяла вам бока, а то ишь расхорохорились! Ежели еще услышу от кого хоть слово, глядите, монсеньор всем удвоит подать!

Угроза мигом подействовала – и вновь стало тихо, словно по мановению волшебной палочки.

И в этой мертвой тишине можно было слышать, как муха пролетит.

Между тем приказчик продолжал перекличку:

– Вдова Готон Клеман, с фермы Илай! – выкликнул он. – Так, шесть мешков пшеницы, четыре буасо картошки, сорок экю наличными, бык весом восемьсот, головка сыру весом тридцать фунтов!

– Вот, вот, мессир, – отвечала, выходя вперед дородная, крепкая баба, с которой мы уже успели познакомиться: это она рассказывала старику Бренике легенду о белом призраке Игольной башни.

При виде этой бой-бабы, лицо у приказчика смягчилось, исполнившись доброжелательства.

– Ах-ах, кумушка моя, – проговорил он, кокетливо прилизывая три свои волосинки, – а вот, стало быть, и вы?

– Как видите, мессир, я к вашим услугам, – ответила матушка Готон, сделав легкий реверанс.

– А как там наш должок, матушка?

– У меня все с собой.

– Так уж и все?

– Право слово, ежели чего и недостает, то самой малости, грешно и говорить.

– И все же давайте-ка поговорим. Так чего там у нас недостает?

– Сыру.

– Ну и ну! Как же это так?

– Понимаете, это не моя вина. Сами знаете, мне, как и всем в деревне, приходится носить молоко на сыроварню в свой черед. А коровушек моих сглазили, и они, бедняжки, перестали доиться. Но наш монсеньор кюре заговорил их да водицей святой окропил – и они снова стали дойными. Уж дайте мне немножко времени!

– И сколько же?

– Недельку.

– Даю две.

– Благодарю сердечно, мессир!

– А я, как только соберусь в Илайскую долину, непременно загляну к вам с приветиком, кумушка моя.

– Мне будет только за счастье и в радость.

– Вдова Готон Клеман, – крикнул приказчик, – принято!.. Следующий!

Вслед за тем он кликнул:

– Жак-Реми Гарба, из Менетрю-ан-Жу!.. Три тысячи сена, семьдесят пять экю, четыре мешка ячменя, три мешка пшеницы…

Никакого ответа на оклик не последовало.

– Как! – удивился приказчик. – Как! Гарба нет, что ли?