Свидетель - Галина Манукян

— Отчего ты не открываешь свое лицо, неприкасаемая? — недовольно спросил старший жрец.

— Мне стыдно, о, почтенный брахман.

— Ты стыдишься прелюбодеяния своего?

Сона вздрогнула, а Матхурава так сжал кулаки, что зазвенели цепи на кандалах.

— Ювелир взял меня против воли, — чуть не плача, сказала она. — Он знал про дакшину, знал, что я предназначена другому по велению отца и общины. Все эти месяцы он унижал меня и насиловал. Держал взаперти и не давал увидеть солнце, издевался…

Сона все-таки разрыдалась.

— Как же… — вырвалось недоуменное и обиженное у Матхуравы.

Но прадештар толкнул его, и мужчина замолчал, слушая обвинения любимой и чувствуя, что его душа умирает с каждым ее словом, сворачивается, словно скисшее молоко, попавшее на огонь, в тысячу крошечных комочков. Казалось, его резали по живому — так это было больно! Но ни зажать уши скованными руками, ни убежать, ни ударить рыдающую Сону за правду и ложь он не мог.

Словно в тумане Матхурава слышал, как старик-брамин из деревни рассказывал, что община позволила шудре жениться на неприкасаемой только потому, что ее отец был чужестранцем, а не парией по рождению. За такое разрешение крестьянин заплатил вдвое бóльшую дакшину на благо деревни и принес самую щедрую пуджу богам, а свадьба была назначена на следующий, после похищения, день. Своим беззубым дряблым ртом брамин поведал, что отец Соны умер, не пережив позора, и просил жестоко покарать похитителя. Всего месяц назад умерли то ли от голода, то ли от непонятной болезни сестры похищенной и брат.

Ювелир видел, как при этих словах Сона опустилась без сил на пол, слово ее не держали ноги, и затряслась в рыданиях. Но Матхурава не жалел ее больше, потопленный обидой и безмолвным, отравляющим кровь гневом.

Выслушав всех и посовещавшись, судьи-брахманы встали. Стражники заставили подняться и Сону. Старший жрец объявил громко и четко:

— С благословения богов справедливое и законное решение вынесено! Брак ювелира Матхуравы с Соной, дочерью кожевенника, расторгается этим судом окончательно и бесповоротно. За попытку убийства крестьянина Прабхакара Матхурава будет обязан выплатить ему штраф в размере стоимости тридцати коров. За обман брамина, совершившего обряд невозможного брака, Матхурава выплатит в казну штраф в размере стоимости трех коров. Над женщиной, ставшей таковой в результате насилия, будет проведен обряд очищения, чтобы она перед Богами и людьми смогла называться «пунарбху[28]». После проведения обряда Сона будет отдана прежнему жениху — по закону Ману она всегда принадлежала ему, так как тот уже выплатил дакшину общине и отцу девушки. Однако если крестьянин Прабхакар, сын Ананда, не захочет принять невесту, он или его семья имеют право любыми способами возместить сумму дакшины, даже продав при желании дочь кожевенника в рабство.

— Нет, нет, я заберу ее обратно! — закричал радостно темнолицый Прабхакар. — Только совершите очищение! Грязной она мне не нужна!

— Жаль, я не прикончил тебя, сын ведьмы! Будь ты проклят! — Стражник не смог помешать Матхураве плюнуть шудре в лицо. Стиснув зубы и кулаки, ювелир обернулся к Соне: — И ты! Будь ты проклята!

Она вздрогнула, словно он ударил ее, и закрылась платком, как щитом. Прадештары с двух сторон ткнули в Матхураву копьями, третий дернул за цепь, принудив бывшего ювелира встать на колени перед судом.

* * *

Я упала на колени на каменный пол, и очнулась от боли. За стеной еще плескались индианки. А внутри меня царила такая пустота, словно мою душу выскребли, выдрали, вытянули, оставив лишь телесную оболочку. На автомате я поднялась, провела ладонями по саднящим коленям и, почувствовав влагу, лизнула палец — кровь…

Насилие, одержимость, предательство, проклятия — не слишком ли много всего для меня одной? Непроглядный мрак застил все вокруг, теперь даже деревья за окном не светились. Впрочем, мне и не хотелось ни видеть, ни слышать, ни прилагать усилия, ни любить… Было это мое чувство или Матхуравы? Какая, к черту, разница?

Кто-то постучал в створку двери, и я услышала голос Ники:

— Варюнчик, не спишь?

Не дождавшись ответа, она вошла и обняла меня.

— Привет, моя девочка! Я знаю, что ты встаешь рано. Едва ворота в ашрам открыли, я сразу тут как тут.

Я еле сдержалась, чтобы не отбросить с моих предплечий ее руки с силой да так, чтобы она обо что-нибудь ударилась, но я лишь аккуратно высвободилась и, нащупав стул, села. Тьма, пусть будет тьма, я не хочу видеть даже контура Ники!

— Здравствуй, — выдавила из себя я.

— Первый раз вижу тебя в таком настроении, — защебетала Ника. — Ты, наверное, плохо спала? Голова не болит?

— Нет.

— Варюнчик, а я вот чего так рано… Только ты не сердись, хорошо? Мы по скайпу снова начали общаться с Егором. Скучаю я без него, а он без меня.

— Глупо.

— Да нет, я проверила, Скайп не отслеживается, полиция только хочет отслеживать, но Майкрософт не разрешает. Это точно, не волнуйся!

— Угу.

— Но даже ему я никогда и ни за что не скажу, где ты, Варюнчик! Я же тебя люблю!

— Угу.

— В общем, Егор прилетает в Гоа, и я еду встретиться с ним.

— Это опасно, — буркнула я, впервые чувствуя полное недоверие к Нике: если она как мать предает сына ради чистоты варны, что стоит ей продать подругу ради собственного счастья?

— Мы будем шифроваться, ты же знаешь мои таланты. Я ненадолго, не успеешь соскучиться! Только мне уже бежать надо, чтобы успеть на автобус. — Ника чмокнула меня в щеку, я не смогла сделать этого в ответ. Она сжала мою руку: — Не дуйся, Варюнчик! Ты такая красавица, сейчас еще красивее стала, будет и у тебя настоящая любовь, а не этот дебильный урод с миллионами! Всё, я побежала!

Я была рада услышать, что с каждым ударом сердца все тише становится цоканье ее каблучков. Надо было прийти в себя, в прямом смысле слова — вернуться, вернуть себя в это слепое тело.

Я поднялась со стула. Очень хотелось пить. Приникла к плошке с водой. Жажда не угасла. Все так же хотелось пить, но не воды, а чего-то другого, тонкого, благостного. Может, любви и искренности?

Зазвонил колокол: всех звали в зал для медитаций. Вздохнув, я натянула штаны и кофту и принялась нащупывать путь. Наткнулась на кадку с пальмой, и меня вдруг осенило: кажется, я точно знаю теперь, кем был в той жизни Шиманский!

Сердце привычно пошаливало. Условившись о встрече с Леной, Валерий шел по улицам Вест Энда, которые избороздил за последнее время вдоль и поперек. Сегодня Черкасов не выискивал среди туристов на Трафальгарской площади соотечественников, лишь по обыкновению отметил «дежурного по красной куртке» перед монументальными колоннами Британского Музея. Во время прогулок, помогающих думать, Валерий обратил внимание на то, что в черно-сине-коричневой массе взгляд обязательно натыкался на красное пятно. И хорошо, без него под низко нависшими облаками было бы совсем тоскливо.