Водные ритуалы - Эва Гарсиа Саэнс де Уртури

— Только пообещай мне, что если Асьер что-то скрывает, ты меня предупредишь, — попросила она, хотя в глазах ее ничего похожего на просьбу не было.

Взгляд Арасели не был взглядом женщины, которая действительно о чем-то просит; это был прагматичный взгляд тетки, которую голыми руками не возьмешь.

«Не похоже, что вы слишком близки», — отметил я.

— Скажу то, что имею право сказать, договорились? — пообещал я, поцеловал ее в щеку и ушел.

Я торопливо шагал по мощеным улочкам, и дрожащие огоньки свечей освещали мне путь. Этот вечер отлично подходил для спокойной прогулки по Старому городу, но дома было назначено свидание с Альбой, и я ни за что на свете не опоздал бы ни на секунду.

* * *

Через пару часов Эстибалис преподнесла мне очередной сюрприз. Мы с Альбой погасили свет и лениво любовались на зажженные свечи вокруг площади Белой Богородицы, а потом долго резвились у меня в постели.

Эсти звонила на новый мобильный, да так настойчиво, что пришлось ответить.

— Это очень срочно? — спросил я, готовый задушить ее за столь несвоевременное упорство.

— Это очень интересно.

— Хорошо, говори, — подбодрил я ее, не сводя глаз с четырехглавой мышцы Альбы. Да, я парень простой.

— Помнишь, убежавший студент в Сантандере сказал, что Синяя Борода теперь Седая Борода?

— Помню.

— Помнишь, он называл его женоубийцей, как того персонажа с синей бородой?

— Эсти, давай к делу.

— Жена Сауля, Унаи. Жена Сауля Товара погибла в результате весьма необычного бытового несчастного случая. Ее звали Асунсьон Переда, и Милан нашла некролог по случаю ее смерти в архиве «Периодико Кантабро». Я поговорила с Пауланером; он проверит записи в полицейском участке Сантандера, но, учитывая праздники, вряд ли что-то найдет раньше понедельника. Не знаю, что думаешь на этот счет ты сам, но человек, который потерял жену и двух дочерей в расцвете жизни при столь странных обстоятельствах, кажется мне тем, кому есть что нам рассказать.

24 декабря 2016 года, суббота

Как и каждый год, все члены нашей компании в канун Рождества собрались ближе к вечеру в Старом городе, чтобы выпить по стаканчику глинтвейна.

Несколько лет назад бары, расположенные в центре города, решили возродить традицию, которую виторианцы приветствовали с энтузиазмом: перед Рождеством обычно стояли холода, и глинтвейн с корицей, лимоном, курагой, инжиром и прочими вкусностями пили охотно и с радостью, которая переполняла улицы Старого города и напоминала давно уже оставшиеся позади праздники Белой Богородицы.

На самом деле тот год был особенным. В воздухе витали тревога и напряжение. Неприязненные взгляды, острые локти, которые пихали кого-то из нас, когда мы входили в «Рохо» или «Сегундо»… Моя голова возвышалась над прочей публикой, и незнакомые глаза бесстыдно пялились на меня. Некоторые — ободряюще, другие же — так, словно хотели повесить меня на пивном кранике.

Атмосфера в компании тоже была не фейерверк. Мы переживали потерю Хоты, который в эти дни всегда возвращался домой к ужину навеселе, и много лет кому-то из нас приходилось его провожать, чтобы он не ошибся улицей или подъездом. Но отныне это осталось в прошлом. Провожать Хоту больше не было необходимости. Как же это тяжело, черт возьми…

Герман краснобайствовал больше, чем когда-либо, — он всегда такой, когда выпьет. Его роман с логопедом продвигался на всех парах, и я радовался за них обоих. Только Нерея чувствовала себя в своей тарелке, пересказывая сплетни из газет или собственного квартала. Арасели не явилась, Ксавьер отправился кататься на лыжах, а Лучо, Асьер и я держались подчеркнуто независимо и предпочитали лишний раз обменяться словечком с другими столиками, лишь бы не общаться друг с другом.

Вскоре после того, как мы завалились в «Экстичу», Асьер подкараулил меня в мужской уборной.

— Хотел поговорить с тобой. Пройдемся немного?

— Конечно, — ответил я.

«Я ждал этого, приятель», — добавил я мысленно.

Притихшие и немного подавленные, мы побрели по улице, которую с незапамятных времен называли Скользким склоном, и она того заслуживала: стоило ударить морозцу, и на легком утреннем снежке можно было разбить себе башку, особенно если возвращаешься домой под градусом.

Мы добрались до площади Фуэрос. Я сделал Асьеру знак, и мы поднялись по гранитной лестнице, образовывавшей своего рода амфитеатр, внутри которого можно было спрятаться и поговорить наедине, к тому же с отличным видом на площадь. У наших ног виднелся пустой фронтон и каменный лабиринт, где столько детишек во время игры наставили себе шишки.

Мы с Асьером уселись на самом верху. Во время подъема слегка запыхались и даже вспотели, несмотря на упавшую к вечеру температуру.

— Ты зачем ходил к Арасели? — Асьер спросил с такой яростью, как будто вот-вот меня укусит.

— Работа, Асьер. Ты же знаешь.

— Ты мне очень подгадил. Она со вчерашнего дня не в себе. Что ты ей сказал?

«Давай начистоту: поскольку я знаю, что кое-где ты соврал, я подтвердил твое алиби в дни убийств Аннабель и Хоты», — написал я в блокноте.

— Ты не должен был к ней ходить. Ты ее не знаешь. Ара двулична; на публике она очаровательна и кажется очень уверенной в себе, но на самом деле патологически ревнива. Ты упомянул Ану Белен Лианьо. Арасели ничего не знает об этой истории и понятия не имеет, кто это такая, но теперь она в ярости, потому что я что-то скрываю… Ты выдал меня с головой, чувак.

— Если б ты не лгал с самого начала, я к ней не пошел бы, — отрезал я.

— Я рассказал тебе и твоей напарнице все, что мог. И если вы не предъявите мне ордер, я не думаю, что…

— Прекрати, мы ходим по кругу, — осадил его я.

— Больше я ничего не скажу.

«Ты ударил Хоту, Хота ударил тебя, твоя жена это подтвердила. Я могу как следует пощекотать тебя, Асьер. У меня достаточно улик, чтобы начать действовать через суд. Тебе решать, чувак, но это очень серьезно. Не знаю, хочешь ли ты, чтобы я объяснил подробнее, или тебе все и так достаточно ясно». — Я показал ему написанное и дал время немного подумать.

— Плевать я хотел на Арасели, — пробормотал он себе под нос.

— Лучше объясни мне все сам, Асьер. Все. Начиная с Аннабель Ли.

Асьер задумался, принял какое-то решение, потом заговорил. Я хочу сказать, что никакого эмоционального катарсиса или чего-то подобного у него не случилось, хотя с ним такого и прежде никогда не бывало.

— Это было весной. Хота снова нашел ее, и они начали встречаться. Все по-старому: ах, фотография, а может, попробуешь еще раз, а давай устроим тебе выставку, ах, творческая жизнь… Разве не помнишь, как однажды он снова принялся все фотографировать?