Ева. Книга 2 - Ева Миллс

её ответный взгляд широко раскрытых глаз, в котором я прочла, что она не жалеет ни на мгновение о своем поступке;

ладонь, скользящую по моей щеке и восхищенный шепот: «я знала, что не ошибаюсь»;

терпкую свежесть прохладных жадных губ, адреналиновое сумасшествие, страх и возбуждение, потряхивающие до мурашек на коже, до поджатых пальцев, вкус боли, страсти и победы на кончике языка –

помню.

И не хочу забывать.

* * *

Конечно же, я не купила себе Porsche.

Когда-то Майк очень точно подметил, что я из тех женщин, которые знают, что нельзя – и такая машина – один из пунктов длинного списка. И цена здесь играет не первое значение.

Но благодаря сумасбродной выходке Роуз я кое-что поняла, кое-что, чего не понимала – или не хотела понимать раньше. После той отчаянной поездки на пределе возможностей я знала про себя чуточку больше – и этому знанию было как раз подходящее время. Наверное, именно тогда я стала меняться, незаметно для себя и окружающих сбрасывать истлевшую кожу, порой мучительно отдирая самые незаметные и плотные лоскуты, но чаще – с облегчением освобождения.

На следующий день, когда мы снова пришли в салон, я увидела нужный автомобиль так ясно, как будто после затяжной зимы вымыла стекла перед пасхальной неделей.

Лаковая как леденцовые туфли Casadei, юркая как кобра, скользнувшая в нору при приближении мангуста, желтая, как лимонное солнце Севильи, моя драгоценная Mazda Miata ждала меня, лукаво подмигивая кошачьими фарами.

Я посмотрела на Роуз и увидела, что она видит, с самого начала видела.

– Мариза влюбится в эту машину.

«А Майк придет в ярость»

И так оно и вышло.

«Когда я начал любить себя, я понял, что тоска и страдания – это только предупредительные сигналы о том, что я живу против своей собственной истинности. Сегодня я знаю, что это называется «Подлинность». Когда я начал любить себя, я понял, как сильно можно обидеть кого-то, если навязывать ему исполнение его же собственных желаний, когда время еще не подошло, и человек еще не готов, и этот человек – я сам. Сегодня я называю это «Признание». Когда я начал любить себя, я перестал стремиться к другой жизни, и вдруг увидел, что всё, что окружает меня, приглашает меня расти. Сегодня я называю это «Зрелость». Когда я начал любить себя, я понял, что при любых обстоятельствах я нахожусь в правильном месте в правильное время, и все происходит исключительно в нужный момент, поэтому я могу быть спокоен. Теперь я называю это «Уверенность в себе». Когда я начал любить себя, я освободился от всего, что приносит вред моему здоровью – пищи, людей, вещей, ситуаций. Всего, что тянуло меня вниз и уводило прочь от себя. Сначала я назвал это позицией здорового эгоизма. Сегодня я называю это «Любовь к самому себе». [139]

Осень резко внесла свои коррективы. Работы стало больше, Мариза вернулась, вытянувшаяся и повзрослевшая, подмечающая слишком много своими глубокими глазищами. Я уже не могла каждые выходные как раньше мчаться на свидание – есть обязанности важнее любой страсти. Вынужденная через раз отказывать Роуз и Майку, я все чаще сталкивалась с их недовольством и усиливающимся давлением.

«Мы могли бы пойти куда-нибудь вместе». «Мне не нравится, что мы не можем видеться так, как летом». «Я скучаю». «Хочу тебя». «Если бы ты познакомила меня с дочерью, я мог бы оставаться ночевать у тебя».

Разрываемая на части между трех огней, в одном я была непреклонна:

Никого из них у меня дома. Никаких любовников.

Лишь тот один-единственный самый первый раз Роуз ночевала у меня – и все. Моя уютная гостиная с цветным ковром и полосатыми шторами – единственное место, где я могла побыть в защищенном одиночестве, и я всеми силами охраняла неприкосновенность своего уединения, всякий раз подстраивая так, чтобы поехать в отель, не ко мне.

Если при встречах с Роуз я порой могла взять с собой на пару часов Маризу, обожающую ее, то с Майком было сложней. Я не хотела знакомить его с дочерью, не хотела читать в ее глазах вопрос, осуждение или понимание. Да, наверняка она догадывалась, что я с кем-то встречаюсь – по своим детским впечатлениям я хорошо помнила, какими внимательными могут быть подростки, особенно подозревающие тайну. Но догадываться и увидеть своими глазами – разные вещи, и всеми силами я оттягивала момент их знакомства.

Майк свирепел от моего упрямства в данном вопросе. Разговоры на эту тему у нас всё чаще заканчивались жесткой ссорой, переходящей в не менее жесткий секс, но я всё равно не уступала. Мы играли по разным правилам. Он вел себя так, как будто свободен и имеет на меня права, как будто он действительно мой мужчина – и познакомиться с моими родными, заручиться их одобрением для него было способом еще дальше раскинуть свою сеть влияния на меня, захватить все сферы моей жизни, держать меня под своим контролем в любую угодную для него секунду, но я ни на секунду не забывала, что наши отношения – не навсегда.

Однако карты выпали так, что мне все-таки пришлось представить Майка семье.

* * *

– Так, а теперь по списку еще раз. Танец жениха и невесты под Because Of You[140], потом часик ритмичное и не отвлекающее гостей от закусок: Big City Life[141], Every Single Day[142], Kylie[143], Living On Video[144], Precious Depeche Mode… Да вы не молчите, не молчите! Поправляйте меня, если ошибаюсь.

– Нет-нет, продолжай. Потом же вы переходите к французам вперемешку с Пинк и Мадонной, так? Крис Браун и Расмус…

– Ну и под занавес, когда все пьяные и веселые, врубаем La Camisa Negra Хуанеса, All My Life и Hips Don’t Lie Шакиры[145]…

– И «Чори-Чори»!

– И «Чори-Чори», будь они неладны, ненавижу уже эту песню, прилипчивая как полоска для мух. Chori chori kare dhadak dhadak jiya jiya dil bole boom boom yeh…[146]

Бракосочетание Рэна и Анны назначили на октябрь. Влюбленный и поглупевший Рэн был готов плясать от заката до рассвета на любом из континентов со всем миром, но Анна убедила его, что небольшая церемония в кругу самых близких доставит ей гораздо больше радости, в итоге гостей предполагалось всего пятьдесят, вместо вполне реальных пяти сотен.