Символ веры - Александр Григорьевич Ярушкин

поминай, как звали. Эх! Если бы револьвер был! Тебя послушались, не стали брать.

Уловив в голосе приятеля укоризну, Петр сердито отрезал:

— Правильно, что не взяли!

— Че уж правильного? — буркнул Кеха.

— А то! Стрельбу бы начал, еще и тебя прихватили бы. Ничего хорошего из этого не вышло бы. Сейчас какие против Капитона улики? Только городовой опознал его. Этого мало, а нашли бы револьвер?

— М-да-а… — потупился Иннокентий.

— Тебе надо сменить квартиру, — почти приказал Белов.

Иннокентий возмущенно вскинулся:

— Ты че говоришь? Ты в Капке сомневаешься?! Да он, ты знаешь! Да я в нем!..

Петр невозмутимо продолжил:

— И на мельнице больше не появляйся.

Кеха обиженно насупился, потом нехотя согласился:

— Ладно.

— Зря дуешься. В Капитоне я не сомневаюсь. Просто не совсем убежден, что все это чистая случайность, — примирительно проговорил Белов. — К тому же жандармы — не такие уж ослы. Могут каким-нибудь образом проведать, где он работает, где живет…

— Да понял я все, — невесело отозвался Кеха, поднял глаза на товарища: — А как же быть с Рыжиковым?

Петр улыбнулся:

— Придется мне без тебя его встречать. Слишком ты теперь знаменитая личность.

— А тебя-то на станции не узнают? — озабоченно оглядел его Иннокентий.

— Бороду сбрею, — заглянув в осколок зеркала над умывальником, ответил Петр.

— Слушай, а никого другого нельзя послать?!

— Нельзя. Сам знаешь, многие явки провалены, связь нарушена. Да и кто бы ни пошел, все равно риск. Лучше уж я. Тем более, Дмитрия хорошо в лицо знаю. И он меня.

Помолчав, Кеха посоветовал:

— Револьвер возьми. Не за ломпасейками идешь.

— Убедил, — усмехнулся Петр.

Через полчаса, чувствуя, как непривычно мерзнут голые щеки, уже стоял, прислонившись к кирпичной стене водокачки. Иногда его настороженный взгляд устремлялся на виднеющийся вдалеке станционный перрон, по которому в ожидании прибытия поезда из России прохаживались встречающие. Но тут же Петр отворачивался и смотрел в сторону моста через Обь, обозначенного в темноте керосиновыми фонарями над сторожевыми будками.

Паровоз он раньше услышал, чем увидел. Отправляясь со станции Кривощеково, тот огласил пустынную заснеженную округу визгливым гудком. Тут же в небо взлетели красные точечки искр. Прогромыхав по мосту, состав изогнулся своим коротким членистым телом и скрылся в выемке.

Когда паровоз, торопливо посапывая, миновал водокачку, Петр отделился от стены, побежал вдоль насыпи, а когда с ним поравнялся предпоследний вагон, запрыгнул на подножку. Метрах в пятидесяти от перрона Петр отпустил поручни и соскочил на землю.

Нахлобучив на глаза шапку и подняв воротник тужурки, он быстро шел почти вплотную к вагонам, вглядываясь в окна. Из полутьма на него поглядывали возбужденные и спокойные, радостные и равнодушные лица. Однако Рыжикова среди них не было.

Жандармский унтер-офицер Утюганов внимательно следил за рослым парнем, которого раньше среди встречающих он почему-то не заметил. Как парень попал на перрон? Да и знакомое в нем что-то чудилось…

Мышанкин, стоя у входа на перрон, тоже внимательно поглядывал на пассажиров. Когда Утюганов оказался рядом, потянул его за рукав:

— Этот там… Ну, ты сам за ним следишь… Лицо что-то знакомое… Рыжиков? Нет?..

— Вспомнил! — хлопнул по лбу Утюганов. — Белов это! Точно, Белов!

— А ну дуй за городовыми! — быстро скомандовал Мышанкин. — А я к Белову!

— Ага, — выдохнул Утюганов, бросаясь к зданию вокзала.

Поглощенный розысками Петр не сразу заметил Мышанкина, а потом было поздно — на него тяжело навалились городовые.

— Попался, голубчик!

Петр резко присел, пытаясь вырваться, но его сбили с ног, а вынырнувший из-за городовых Мышанкин выхватил из его кармана «смит-вессон». Держа револьвер за ствол, помахал им перед Беловым:

— Улика-с…

Утюганов, подняв Петра, дохнул сипло:

— Арестован, голубчик, на основании Положения о государственной охране!

Мышанкин хмыкнул удовлетворенно, поинтересовался язвительно:

— Чего это ты, Белов, так неосмотрительно на белый свет выполз?

Петр промолчал, осторожно напрягая мышцы, чтобы определить, крепко ли его держат городовые?

— В молчанку играешь? Ну, ну! — хмыкнул Мышанкин и вдруг, будто вспомнив что-то, хлопнул себя ладонью по лбу. — Ой, чего это я? Совсем ведь запамятовал. Ты ведь, Белов, небось Рыжикова встречаешь? Ну, так тут, скажу тебе, незадача вышла и для нас, и для тебя. Чегой-то не приехал Рыжиков, испугался, наверное. Вишь, даже к бабе своей не поехал, вот как испугался. Правда, у нас-то утешение есть: хоть тебя взяли.

— Пошел ты! — вяло отозвался Петр.

— Ишь, осерчал, — понимающе протянул Мышанкин. — Ну, это чего ж… Ясно… Товарища не встретил, сам вляпался. — Да ты не беспокойся, Белов, встретитесь где-нибудь на этапе.

Городовые, радуясь остроте, заржали.

На площади Петр неожиданным рывком высвободил руку, пнул в живот Утюганова, но вырваться не смог — городовые тотчас обрушили на него удары ножен.

В санях Утюганов, морщась от боли, пообещал:

— Я теперь с тобой, сволочь, посчитаюсь. И за седня, и за все прошлое.

— Вот-вот, — напомнил Мышанкин, ухмыльнувшись. — За кашку манную еще посчитайся.

Утюганов побагровел. После первой встречи с Беловым он действительно пару недель питался лишь кашами — все из-за сломанной челюсти.

У подъезда Мышанкин распорядился:

— Арестованного наверх. Прямо к ротмистру Леонтовичу!

Глава четвертая

СПОРЫ И ПАМЯТЬ

1

Колокольчик в прихожей бренчал и бренчал.

На дворе стояла глубокая ночь, а потому Ромуальд Иннокентьевич воспринял бренчание колокольчика всего лишь как эпизод сна, в котором он вновь ехал по пыльному Чуйскому тракту и никак не мог добраться до места.

Откинув жаркое одеяло, он перевернулся на другой бок, но уснуть уже не смог. Оторвал голову от подушки, прислушался. Действительно, бренчит… Хотел кликнуть Катю, но решил, что в такое время к дверям подойти лучше самому.

Встал, нащупал ногами тапочки, зажег свечу.

— Ого! — удивился.

Часы показывали около пяти утра.

В халате, со свечой в руке Озиридов поспешил к двери.

— Кто там?

— Збитнев!

— Кто? — не поняв, переспросил Озиридов.

— Пристав Збитнев Платон Архипович из Сотниково! — досадуя на то, что его сразу не признали, повторил становой.

Физиономия Озиридова озадаченно вытянулась. Пожав плечами, он попросил:

— Одну минутку, Платон Архипович.

Заперев дверь за гостем, оглядел его быстрым ощупывающим взглядом и с заботливой миной покачал головой:

— Эк вас снегом занесло!

Збитнев стянул шинель, шумно встряхнул ее, хотел повесить, но Озиридов не дал ему этого сделать:

— Позвольте уж мне за вами поухаживать. Вы ведь с дороги. Устали, продрогли.

Вынув платок, Збитнев расправил его, тщательно вытер