Символ веры - Александр Григорьевич Ярушкин

и немигающим взглядом смотрел на сложенные на груди руки Маркела Ипатьевича. На подернутое восковым налетом лицо взглянуть не решался, словно боясь, что отец разомкнет фиолетовую полоску губ и снова прохрипит: «Варнак!»

Напротив сидела мать. В ее запавших глазах, прозрачных, как озерная вода ранней осенью, не было ни печали, ни слез. Успокоенно распрямились сухие плечи.

В комнату неслышно вошел Кондратий, на цыпочках приблизился к гробу и, боязливо косясь на покойника, склонился к Степкиному уху:

— Степан Маркелыч, вас выйти просют.

— Кто еще? — не меняя позы, проронил тот.

— Становой.

Степка вскинул голову:

— Збитнев?

— Они-с…

Поднимаясь, Степка буркнул матери:

— Принесло…

Мать продолжала сидеть, как сидела.

Набросив на плечи полушубок, Степка спустился с крыльца. Сквозь щели между жердями навеса во двор проникали белые полоски лунного света. Одна из них наискось рассекала хмурое лицо станового. Потянувшись к фонарю, Степка чиркнул спичкой.

— Не утруждайся, — остановил его Збитнев.

— Тады в избу пройдемте, — предложил Степка. — Темно тут, да и холодно.

— В темноте, да не в обиде, — хмыкнул Платон Архипович. — Не большой я любитель на покойников смотреть.

В словах пристава Степке послышалась скрытая угроза, и он толкнул в спину переминающегося рядом с ноги на ногу Кондратия:

— Ступай отседа. Развесил уши, дармоед!

— Дельный из тебя, Степан Маркелович, хозяин получается. Не даешь спуску лоботрясам, — вроде как похвалил становой пристав.

И снова Степке стало неуютно от тона, каким это было сказано. Он передернул плечами:

— Морозец…

— Морозец, — согласился пристав и тут же спросил: — Лесина-то сама на папашу упала или ты помог?

Глаза Степки впились в освещенную луной переносицу Збитнева. Сглотнув комок, он негодующе, но с робостью выдохнул:

— Как можно?!

Платон Архипович шевельнулся, и полоска света переместилась на поползшие в улыбке губы.

— Кто тебя знает, — негромко и почти добродушно прогудел он, как бы советуясь с самим собой: — Лешка у вас варнак… старика Кунгурова жизни лишил. Демида Колотыгина кто-то из вас на тот свет спровадил. Объездчик Татаркин — твоих рук дело. Вот я и прикинул…

— Не убивал я Татаркина! — прижал руки к груди Степка.

— Да брось ты, — лениво отозвался Збитнев.

— Ей-богу!

— А Бога-то не боишься в свидетели брать? — то ли шутливо, то ли серьезно спросил пристав. — Я бы на твоем месте поостерегся.

— Не убивал я! — надрывно прошептал Степка.

Платон Архипович потрогал заросший щетиной подбородок. Рассудительно проговорил:

— Да я понимаю твое состояние. Вчера был просто Степка, а сегодня — Степан Маркелович. Хозяин. Капитал солидный. Терять-то все это не хочется. Да и на каторге не сахар. За двух покойничков-то ближе Сахалина не поместят.

— За каких двух? Не убивал я отца!

Этим восклицанием Степка выдал себя, и Платон Архипович благодушно протянул:

— А Татаркина, стало быть, признаешь?

— Че вы меня на словах ловите?

Платон Архипович надвинулся грозно, шикнул:

— Разорался! Ночь кругом, потише надо… Рукавица твоя у меня, а на ней кровушка объездчикова. И на дровнях кровь, должно, от топора, что под соломой прятал. Куда дел-то его?

Каждое слово пристава придавливало Степку, словно пятипудовые мешки с мукой.

— Топор, спрашиваю, куда дел? — повторил Збитнев.

— В прорубь, — обреченно ответил Степка.

Пристав усмехнулся:

— Что признался чистосердечно — это хорошо. Это разжалобит присяжных. Но вот срок каторжных работ от этого меньше не станет. Да тут еще и подозрительная смерть папаши, а ты как-никак наследник…

— Не убивал я папашу! — перекрестился Степка.

— Доказывай… Кондратий возьмет и брякнет, как ты хозяином хотел стать, — сказал Платон Архипович и вздохнул: — Ладно, не трясись. С Маркелом Ипатьевичем мы душа в душу жилили. И с тобой найдем общий язык. Не время сейчас, потом продолжим.

— Не поскуплюсь! — иступленно заверил Степка.

— Я знаю, — кивнул пристав. — А теперь запрягай кошевку. Поеду…

Степка кинулся в конюшню, вывел оттуда лучшего жеребца, срывая ногти, открыл ворота повети, суматошно принялся запрягать.

Збитнев по-хозяйски устроился в кошевке, прикрыл ноги услужливо поданным тулупом.

— Чего смотришь? Отпирай.

Степка побежал к воротам, раскрыл их и снова бросился к кошевке. Зашептал горячо:

— Ваше благородие, вы бы с Андрюхой Кунгуровым разобрались. Шибко он народ мутит. Все мужики под его дудку пляшут. Страсть какой сицилист стал! А уж священную особу императора российского он куды только, прости господи, ни посылат!

— С чего это ты Андрюхой озаботился? — язвительно усмехнулся Платон Архипович и шевельнул вожжами.

Жеребец послушно пошел.

Степка побежал рядом с кошевкой.

— Давай выкладывай, какой у тебя интерес, — нетерпеливо придержал лошадь Збитнев.

Торопясь, Степка затараторил:

— Андрюха-то, ишь… Он ведь тоже меня насчет Тараторкина пытал… Вот как бы дознался до чего-то, и так подходил и этак…

— И ты признался? — повернулся к Степану Збитнев.

— Да ну! Дурак я, што ли?

— Ну ладно, — остро глянул на Степана пристав. — Разберемся с Андрюхой.

— Дай бог! Дай бог!

Глядя вслед кошевке, скользящей сквозь призрачный лунный свет, Степка Зыков неистово и возбужденно крестился:

— Ох, дай-то бог!

11

Кеха удрученно молчал, Петр прошелся по комнате. На его скулах играли желваки, от волнения порозовел рассекающий бровь.

— Че ты все ходишь-то? — вспылил Кеха. — Если я виноват, так и скажи!

Петр разомкнул губы:

— Ни в чем ты не виноват.

— Ума не приложу, как это получилось?! — сокрушенно уронил руки Иннокентий.

— Может, за вами филер топал?

— Да мы проверяли…

— Куда вас понесло среди бела дня? — с горечью сказал Петр. — Я же просил — не высовывайтесь!

Покаянно опустив голову, Кеха тяжело вздохнул:

— С мельницы — домой, из дома — на мельницу. Туда в потемках, обратно по темну. Устали мы. А тут, как на зло, выходной. Капитону ломпасеек захотелось…

— Дернуло же вас!

Кеха вскочил:

— Ну кто же знал, что этот городовой в лавку припрется?!

— Может, дожидался вас там?

— Да нет! У него кулек с сахаром в руках был, — возразил Иннокентий. — Он как Капку увидел, так и выронил. А сам на нем повис и ну орать благим матом! Лавочник подскочил, я его сшиб, да куда там! Дворники на крики подоспели… Такая куча-мала получилась!

— Сам-то как вырвался?

— Да я и не понял, — озадаченно пожал широкими плечами Иннокентий. — За углом очухался, притаился. Думаю, поведут Капку — отбить попробую. Не вышло… Полицейских понаехало. Забросили его в ящик — и