Элиза и Беатриче. История одной дружбы - Сильвия Аваллоне
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда я допила пиво, у меня кружилась голова. Где Беатриче? Я встала из-за стола и автоматически – вероятно, из-за выпитого – погладила маму по руке. Приступ неловкой благодарности, несмотря ни на что. Она ответила на ласку, улыбаясь мне с нежностью, которую я помню до сих пор.
Мы начинали друг друга принимать.
* * *
Я вернулась к нам в комнату и увидела, что матрас застелен и лежит прямо у кровати Никколо, а не там, где положила его я. Сверху, скрестив ноги и чересчур близко друг к другу, сидят Беатриче и Никколо и внимательно – не знаю, всерьез и или нет, – изучают биографию Сида Вишеса. По сути, Sex Pistols.
Ни румянца, ни беспорядка в одежде. Никколо излагает основы панк-рока, пересказывает текст Anarchy in the U.K.[20], а она с интересом слушает. Я сразу заметила двусмысленные улыбки, касания локтей и коленей. Эти двое были столь фальшивы, столь ненатуральны, что я не сомневалась: они что-то замышляют, не считаясь ни со мной, ни с будущими супругами.
Задело ли это меня? Нет.
Я уже привыкла видеть, как Беатриче побеждает там, где я проигрываю, и одного за другим соблазняет членов моей семьи. Я понимала, что нашел в ней мой отец: любопытство и предприимчивость. И брат – закрыв глаза на ее принадлежность к «капиталистам»: «охрененную телку». Вот только оставался закономерный вопрос: что она сама в них нашла? В пятидесятилетнем технаре и в панке-лоботрясе! В своем блоге она врала, похваляясь своим парнем-моделью (а не рабочим) и вечерами в эксклюзивных заведениях на Эльбе и в Кастильончелло (а не в мансарде на пьяцце Паделла); она изучала глянцевые журналы с портретами титулованных особ и знаменитостей на обложке и запоминала их черты и позы. А потом увлекалась какими-то аутсайдерами, ботаниками, в общем, разными видами неудачников, во главе которых, конечно же, стояла я.
Сейчас вы ни за что не увидите, чтобы Россетти опубликовала совместную фотографию с каким-нибудь проблемным или даже просто обычным человеком. Если она и выкладывает снимок, на котором есть что-то, кроме ее лица, то рядом – хотя, конечно, и не в такой выигрышной позиции – обязательно окажется или голливудский актер, или супермодель, или известный на весь мир режиссер. Уж будьте уверены. Тем не менее – и это одна из загадок, которые мне хотелось бы распутать, – единственная подруга, которая у нее когда-либо была, находится сейчас перед вами. Синьора Никто.
Но я говорила о ее интрижке с моим братом.
В первую же ночь, когда мы втроем спали в комнате Никколо, я услышала, как они поспешно одеваются в темноте и выскальзывают наружу, но из-за страшной усталости просто заснула снова. На вторую ночь я вскочила, едва за ними закрылась входная дверь, и побежала смотреть в окно гостиной, выходившее на виа Тросси. Я застукала их с поличным: сбегают на «альфасуде», беспрерывно целуясь, удаляясь на четвертой передаче по пустой улице в сторону гор. В третью ночь, в канун свадьбы, мне и без них было о чем подумать. Возвращались они всегда на рассвете, потом спали до двенадцати или до часу. В итоге я часами бродила по Биелле, совершила паломничество в палаццину Пьяченцу, в среднюю школу Сальвемини, в начальную школу Сан-Паоло, сшивая лоскутки своей жизни; я сидела по-турецки на траве или на краю тротуара, молча взирая на места, где прошлое похоронило меня. Одна, а не с Беатриче, как хотела изначально.
Я не спрашивала ее, где она бывает по ночам с Никколо; ну а чем они занимаются, догадаться было нетрудно. Не спрашивала, чтобы не доставлять ей удовольствие. Я догадывалась, что она использует его, стараясь досадить мне, и за шестнадцать лет не изменила мнение, но по-прежнему не понимаю причины. А вот что меня поразило больше всего в те дни, так это встреча Беатриче с моей матерью.
Трудно представить двух более непохожих людей. Маму – безалаберную, не следящую за собой, напрочь лишенную силы воли – и этот танк с идеальным маникюром и непомерными амбициями. Но все же за ужином, когда я знакомила их друг с другом, между ними словно пробежала искра. Мама заробела от такой сверхэлегантности, Беатриче растрогалась от такой матери, которая могла бы вырастить ее свободной, с правом на ошибки. Они пожали руки, улыбнулись друг другу. Потом, чувствуя, что этого формального жеста недостаточно, чмокнули друг друга в щеку.
Ревновала ли я? Безусловно.
Я помогла Кристиану накрыть на стол, чтобы хотя бы не видеть, как они расточают друг другу комплименты, то и дело повторяя: «А Элиза мне не говорила, что ты такая красавица». – «А Элиза меня не предупредила, что вы такая молодая», и так далее, с нарастающим воодушевлением, от которого меня – забытую, заброшенную – жгло, точно крапивой.
Ужинали все вместе. Никколо и Беатриче, притворявшиеся, будто не целовались сейчас в ванной под предлогом мытья рук; Кристиан, прибавлявший громкость всякий раз, когда в «ТелеБиелле» или в «Телекуполе» шел репортаж про какой-нибудь праздник, на котором он выступал; мама, наконец реализовавшаяся и довольная жизнью; и я – как всегда, не в своей тарелке.
Ели все ту же пасту со сливочным маслом и пармезаном, что и в моем детстве (мама не могла приготовить не только торт, но даже просто соус или жаркое), и салат из помидоров с грядки. Выпили море пива. И потом Беатриче, вся такая милая, выступила с предложением:
– Аннабелла, позволь мне тебя накрасить в субботу.
– О… – удивилась мама, – на самом деле мне еще нужно платье купить.
Беатриче не могла в это поверить:
– Ну тогда мы с Эли поможем тебе! Я уже знаю все новые коллекции. Давай завтра утром? Нет, лучше днем.
На следующий день, то есть накануне свадьбы, мама с Беатриче сели в «альфасуд» и уехали. Я глядела им вслед из окна гостиной. Не смогла заставить себя ходить с ними по большим магазинам, по этим мегалавкам при фабриках с корзинами с барахлом, моей единственной отрадой в детстве. Ну а они, если уж начистоту, не особо и настаивали: «Элиза, так ты едешь?» И после второго отказа – обиженного, детского – они, такие беззаботные,
