Элиза и Беатриче. История одной дружбы - Сильвия Аваллоне

ирокезов, цепей, шипов, она экстатически улыбалась: «Я, наверное, все время мечтала об этом месте! С тех пор, как ты тогда рассказала мне о нем у меня в ванной, в четвертом классе. – Она огляделась вокруг. – Волшебно».

На самом деле это был всего лишь одинокий ангар среди полей, причем не в самой Биелле, а в Пондерано с населением три тысячи жителей. Но здесь выступали даже калифорнийцы, так что из крупных городов сюда отправлялись машины, набитые взрослыми и подростками, желающими послушать Blink-182, Misfits, Casino Royale или Africa Unite. «Вавилония» – легендарное место; доказательство того, что даже в провинции мечты сбываются и что центр мира можно сдвинуть, если очень захотеть.

В тот вечер играли Punkreas; я знала наизусть все тексты из альбома «Паранойя и власть», так что слэмила, орала и потела у сцены, как ненормальная. В какой-то момент я заметила, что Никколо и Беатриче уходят, но поскольку была пьяна, то не отреагировала. Как же это здорово – толкаться со всеми, петь знакомые песни с незнакомцами, наполнять глаза стробоскопическим светом, а ноздри – запахом марихуаны, которую тайком курили в темных углах. И как жаль, что сейчас я больше не могу вести себя так свободно.

Я слэмила несколько часов; потом мама схватила меня за руку и прокричала в ухо:

– Пойдем наружу! Я должна тебе кое-что сказать. Всего на минутку.

Я в замешательстве пошла за ней. Теплая ночь, замершие, неподвижные поля. Ангар словно вибрировал, сотрясаясь от музыки, однако тишина, ветер и цикады побеждали.

Мы пошли и сели на капот «альфасуда» в слабом свете луны. Мама достала из пачки «Мальборо» свернутый косяк, прикурила, передала мне. Я взяла, хоть и не курила. Одной затяжки хватило, чтобы меня развезло и мозг затуманился. Зажженный в салонах машин свет выхватывал из темноты страстно целующиеся парочки и потягивающих марихуану людей. Мама сказала:

– Прекрасный был день. Спасибо тебе.

– За что? – спросила я, борясь со смущением.

– За то, что согласилась быть свидетелем, хотя это не твой отец, что приехала в Биеллу, хотя… Иногда я понимаю, что ты меня ненавидишь.

– Это неправда, я так на самом деле не думала, когда сказала тебе это.

– Элиза, ты ничего не должна мне объяснять. Твоя бабушка приходила за мной на центральную площадь Миальяно, когда я через окно сбегала на свидание к своему первому жениху, и волокла меня за волосы до дома перед всеми. Если я получала плохую отметку, то есть всегда, – хлестала меня по щекам. Про менструации мне рассказала соседка по парте, потому что мать мне объясняла только то, как отличать хорошие грибы от ядовитых и как собирать каштаны в лесу. Я знаю, каково видеть в родителях злейших врагов; я десятилетия потратила, чтобы простить своих. Зато теперь я сама знаю, как трудно быть матерью.

Я больше не могла курить. Пепел медленно падал на землю, а мамин профиль вырисовывался в свете луны; такой красивой я ее еще не видела.

– Почему ты мне это говоришь?

Мы обе были пьяные и накуренные, что и облегчило нам этот разговор, который больше никогда не повторялся.

– Потому что я сегодня счастлива. Не желаю больше никого ненавидеть, не желаю никого обвинять. И потому хочу сказать…

Она взяла у меня косяк, сделала последнюю затяжку. Повернулась ко мне.

– Что часто чувствовала себя дерьмовой матерью. Неправильной, ни на что не годной. Похоже, я много дел натворила. Но поверь, я всегда тебя очень любила.

* * *

В три часа ночи, когда концерт закончился, стартовал диджейский сет – танцевальное, техно. Танцующих осталось мало, и единственной парой, которая обнималась, прижимаясь щекой к щеке, были мама и Кристиан.

Я смотрела на них издалека, сидела на стуле и вспоминала слова из «Салли»: «Может, и правда не все было ошибкой». Брат с Беатриче были неизвестно где, гости со свадьбы испарились. Я опять осталась одна в углу, но на сей раз не чувствовала себя ничтожеством или изгоем: я была свидетелем. Смотрела, как они танцуют, и сознавала, что это мамино безумство – наверное, лучшее ее решение; разъезжать с Кристианом по выходным, посещая рестораны, пиццерии, праздники, фестивали, помогать ему с оборудованием и иногда с вокалом, подменять его у синтезатора – это компенсация за ее предыдущую жизнь. И что Кристиан, в отличие от папы, подходит ей.

Они действительно прожили счастливо тринадцать лет.

Осенью 2016-го Кристиан ушел из жизни от цирроза. Мама без устали ухаживала за ним до самого конца, даже уволилась и всю себя посвятила заботе о нем. Но он все равно умер, а у нее самой уже не осталось никаких сил.

Похоронами пришлось заниматься мне, потому что мама не способна была даже подняться с кровати. Так я и обнаружила настоящее имя Кристиана в его паспорте и профессию «артист» в документах – это с его-то неоново-зелеными «найками» и блондинистым хвостиком. Однако, вспоминая, как мама смеялась рядом с ним и как они веселились на танцах в Валле-Моссо, хочется сказать, что артистом он все-таки был и что жизнь несправедлива в самой своей основе, иначе бы она не кончалась.

Говорят, ценность литературы в том, что она сохраняет жизнь. И потому сейчас я не поднимаюсь из-за стола, не спешу готовить ужин под предлогом, что уже поздно. Я остаюсь еще какое-то время за компьютером, задержавшись в том прекрасном моменте и глядя, как они танцуют в «Вавилонии» – он в чем-то вроде смокинга, она в зеленом платье с оборками, – на полупустой площадке, в полумраке. И пишу фразу, в которой Кармело не может умереть, моя мать не может страдать, а время – дойти до этого момента сюда, ко мне, сидящей в одиночестве и в тишине. До настоящего.

21

Таксидермистка

«Но как же стать Беатриче Россетти? Так и не объяснили ведь!» – «Да, почему именно Россетти, а не сотни тысяч других? Что она такого особенного сделала?» Аудитория набита девчонками нашего возраста, когда мы учились в лицее. Они поднимают руки, которые выглядят угрожающе, нетерпеливо ерзают на сиденьях, требуют ответа. Потом высовывается пигалица с красной шевелюрой, посообразительней других, и разоблачает меня: «Не видите, что ли, – она и сама не знает!»

На самом деле я знаю, но не могу объяснить. Ответ застрял в горле – ни сказать, ни крикнуть; напрасное усилие. В пустоте за грудиной развивается паника, сжимается желудок, сдавливаются легкие. Ученицы поднимаются одновременно – толпа Эриний с крашеными волосами, – бросаются ко мне. Я просыпаюсь.

Наверное, это мой самый часто повторяющийся сон в последние два года. То есть с тех пор, как