Опасная идея Дарвина: Эволюция и смысл жизни - Дэниел К. Деннетт

В XVII веке Бенедикт Спиноза отождествил Бога с Природой, утверждая, что истинным путем богословия является научное исследование. За эту ересь он подвергся преследованиям. Еретический образ двуликого Януса Спинозы – Deus sive Natura (Бог или Природа) – внушает беспокойство (или кажется некоторым соблазнительным): персонализировал ли он Природу, предлагая это научное упрощение, или деперсонализировал Бога? Более плодотворная идея Дарвина задает структуру, в рамках которой мы способны рассматривать разумность Матери-Природы (или, может быть, лишь кажущуюся разумность?) как нечудесную и нетаинственную – и тем самым еще более удивительную – характеристику этой самосозидающей сущности.

ГЛАВА 7: Первый живой организм должен был и притом не мог существовать: простейший живой организм слишком сложен, он потребовал слишком большой проектно-конструкторской работы, чтобы возникнуть в результате случайного стечения обстоятельств. Эта дилемма решается не введением небесного крюка, а длинной серией дарвиновских процессов: самовоспроизводящиеся макросы, до которых (или одновременно с ними), возможно, существовали самовоспроизводящиеся кристаллы глины, на протяжении миллиарда лет постепенно развивались, переходя от состязаний в удаче к состязаниям в мастерстве. А физические закономерности, от которых зависели эти подъемные краны, сами могли быть результатом слепой и равнодушной перетасовки Хаоса. Таким образом, практически из ничего сотворил себя мир, который мы знаем и любим.

ГЛАВА 8: Работа естественного отбора является исследовательско-проектной, так что биология, по сути, сходна с инженерным делом – вывод, вызвавший сильнейшее сопротивление из‐за ложного страха перед тем, что он мог подразумевать. На деле он проливает свет на некоторые из наших сложнейших загадок. Стоит начать рассматривать все с позиции инженера, как станет можно объяснить и объединить важнейшее биологическое понятие функции и важнейшее философское понятие смысла. Поскольку наша собственная способность воспринимать и создавать смыслы – наш разум – укоренена в нашем статусе наиболее совершенных продуктов дарвиновских процессов, различие между естественным и искусственным интеллектом исчезает. Однако существуют важные различия между творениями людей-инженеров и плодами эволюции, основанные на различиях между процессами их создания. Сейчас мы начинаем фокусировать внимание на грандиозных эволюционных процессах, используя плоды созданной нами технологии, компьютеры, для решения все еще неразрешенных вопросов.

В этой главе мне хотелось бы проследить некоторые из игнорируемых и недооцененных следствий одного из самых важных – осмелюсь назвать его основным – признака Дарвиновского Поворота: заключенный уже по смерти Дарвина брак биологии и инженерного искусства. В следующих главах я коснусь различных примеров критики и возражений против этого союза, но прежде чем дать слово его противникам, я хочу доказать, что рассматривать биологию с точки зрения инженера не только время от времени полезно: такой взгляд не просто показывает ценную альтернативу, но и является непременным условием систематичности всякого дарвинистского мышления и первоочередным источником его силы. Я ожидаю, что это утверждение вызовет сильное эмоциональное сопротивление. Будем честны: прочитав название этой главы, не почувствовали ли вы отторжение и не подумали ли что-то вроде: «Да нет, что за ужасное, обывательское, редукционистское заявление! Биология – это гораздо больше, чем инженерное дело!»

Идея, будто изучение живых организмов по меньшей мере очень близко инженерному искусству, существовала со времен новаторских исследований организмов, проводившихся самим Аристотелем, и его анализа телеологии, одной из четырех причин, но лишь после Дарвина она начала привлекать внимание. Разумеется, она очень явственна в Аргументе от Замысла, приглашающем наблюдателя подивиться прихотливому взаимодействию частей, элегантным проектам и искуснейшей работе Демиурга. Но в мире интеллектуалов инженеры всегда были на вторых ролях. От Леонардо да Винчи до Чарльза Бэббиджа и Томаса Эдисона инженерный гений всегда приветствовался, но тем не менее мандарины наук и искусств смотрели на него с определенной мерой снисходительности. Аристотель не слишком помог делу, введя усвоенное средневековыми интеллектуалами различие между созданным secundum naturam (согласно природе) и искусственным – тем, что contra naturam (против природы). Механизмы – но не организмы – были contra naturam. Затем было еще то, что praeter naturam или неестественно (чудовища и уроды), а также то, что super naturam – чудеса249. Много ли света может пролить исследование того, что против природы, на триумфы природы – да, даже чудовищ и чудеса?

Следы этого негативного отношения видны в нашей культуре повсеместно. Например, в моей родной области философии долгой и почтенной историей может похвастаться направление, известное как философия науки; множество самых выдающихся и влиятельных философов нашего времени занимаются философией науки. Есть великолепные специалисты по философии физики, биологии, математики и даже социологии. Но я никогда даже не слышал, чтобы кого-нибудь назвали специалистом в области философии инженерного дела – как будто бы в этой области для философа не найдется достаточно концептуального материала. Но все меняется по мере того, как все большее и большее число философов начинает понимать, что область инженерного дела дает материал для подчас самых глубоких, элегантных и важных размышлений в истории. (Заглавие данного раздела заимствовано из содержащей множество плодотворных идей книги Герберта Саймона250, посвященной этим вопросам.)

Великое открытие Дарвина заключалось в том, что все «проекты» биосферы могли быть результатами процесса столь же неутомимого, сколь бездумного – «автоматического» и постепенного подъема в Пространстве Замысла. Ретроспективно мы понимаем, что сам Дарвин вряд ли мог вообразить, не говоря уже о том, чтобы обосновать, детали и варианты развития своей идеи, которые позволили дарвинистам последующих эпох пойти гораздо дальше своего наставника с его осторожным агностицизмом относительно происхождения самой жизни и даже «замысла» физического Порядка, существование которого его идея предполагала. Охарактеризовать этот Порядок Дарвин мог не лучше, чем описать ограничения и сильные стороны механизма наследственности; он лишь знал, что такой механизм должен быть и что он должен опираться на Порядок, каким бы тот ни был, делающий «наследование с изменением» не только возможным, но и продуктивным.