Опасная идея Дарвина: Эволюция и смысл жизни - Дэниел К. Деннетт

Стоит сформулировать эти все более спекулятивные и утонченные дарвинистские гипотезы, и они – как это характерно для дарвинизма – начинают приводить к постепенному упрощению стоящей перед ними объяснительной задачи. Все, что сейчас остается объяснить, это несомненная и очевидная элегантность или поразительность наблюдаемых физических законов. Если вы сомневаетесь, что гипотеза о бесконечности различных вселенных может объяснить эту элегантность, вам стоит задуматься, что она имеет по меньшей мере столько же оснований оказаться не вызывающим дальнейших вопросов объяснением, что и любая традиционная альтернатива; к тому моменту, как Бог оказывается настолько обезличенным, что представляется уже неким абстрактным и вневременным принципом красоты или блага, сложно понять, как существование Бога может что-нибудь объяснить. Что может подтвердить это «объяснение», что не было бы уже дано в описании удивительного явления, которое следовало объяснить?

Дарвин начинает атаку на Лестницу творения с середины: Дайте мне Порядок и время – и я объясню Замысел. Теперь мы увидели, как просачивается вниз по ступеням универсальная кислота: если мы дадим последователям Дарвина Хаос (в старомодном смысле совершенно бессмысленной случайности) и вечность, они объяснят Порядок – тот самый Порядок, который нужен для объяснения Замысла. Нуждается ли в свою очередь в объяснении полный Хаос? Что осталось объяснить? Некоторые полагают, что осталось еще одно «почему»: почему существует что-то, а не ничто? Мнения по вопросу о том, является ли этот вопрос сколько-нибудь разумным, различаются235. Если он разумен, то ответ «Потому что существует Бог», вероятно, не хуже прочих, но взгляните-ка на его соперника: «А почему бы и нет?»

После публикации «Происхождения видов» Фридрих Ницше заново открыл идею, которую уже обдумывал Юм: идею, что вечное возвращение слепых и бессмысленных изменений – хаотичная и бесцельная перетасовка материи и закона – неизбежно породит миры, эволюция которых со временем приведет к нашим вроде бы осмысленным личным историям. Эта идея вечного возвращения стала краеугольным камнем его нигилизма и тем самым отчасти заложила основания того, что позднее превратилось в экзистенциализм.

Идея, что происходящее сейчас уже случалось в прошлом, должно быть, так же стара, как и феномен déjà vu, так часто вызывающий к жизни связанные с ней суеверия. Циклические космогонии нередки в различных культурах. Но когда Ницше натолкнулся на концепцию Юма (и Джона Арчибальда Уилера), она показалась ему чем-то намного большим, чем забавный мысленный эксперимент или размышление о древних предрассудках. Он думал – по крайней мере, какое-то время, – что нашел исключительно важное научное доказательство238. Полагаю, что воспринять эту идею серьезнее, чем это сделал Юм, Ницше побуждало смутное понимание сокрушительной силы дарвиновского мышления.

Ницше практически всегда пишет о Дарвине с враждебностью; но он о нем пишет, и уже этого достаточно, чтобы согласиться с Вальтером Кауфманом, настаивавшим, что Ницше «не был дарвинистом, но Дарвин пробудил его от догматического забытья подобно тому, как веком раньше Юм пробудил Канта»239. То, как Ницше пишет о Дарвине, также свидетельствует, что он воспринимал идеи Дарвина сквозь призму распространенных ошибочных толкований и ложных представлений, так что, вероятно, с Дарвином он был преимущественно знаком по восторженным переложениям немецких и, шире, европейских популяризаторов. В немногих случаях, когда Ницше критикует какие-то конкретные идеи Дарвина, он понимает его совершенно неверно, жалуясь, например, что Дарвин проигнорировал возможность «бессознательного отбора», который был одной из важнейших вспомогательных идей «Происхождения видов». Он говорит о «полной bêtise у англичан, Дарвина, Уоллеса» и сокрушается: «Наконец, смешение доходит до того, что и дарвинизм принимают за философскую систему – теперь господство на стороне человека науки»240. Однако другие постоянно принимали его за дарвиниста: «Другой ученый рогатый скот заподозрил меня из‐за него в дарвинизме»241, – ярлык, над которым он насмехался, продолжая в своей «Генеалогии морали» 242создавать одно из первых дарвинистских исследований эволюции этики, до сих пор непревзойденное в своей проницательности (к этой теме мы вернемся в шестнадцатой главе).