Рукопись Бога - Хуан Рамон Бьедма

Из окна Архиепископской библиотеки епископ Магальянес зачарованно смотрел, как полыхает Севильский кафедральный собор, превратившийся в гигантский крематорий.

Не торопясь, в одиночестве – темнокожий великан взломал замок и остался снаружи – епископ бродил по заваленным книгами коридорам, ища подтверждение своим догадкам.

Александрийский кодекс, греческая Библия третьего века, которую принято считать древнейшей из сохранившихся. Библия Гуттенберга, первый экземпляр, напечатанный в Майнце в тысяча четыреста пятьдесят пятом году. Протоколы процесса тамплиеров от тысяча триста восьмого года. Материалы Тридентского собора из года тысяча шестисотого. Отречение Кристины, королевы шведской, подписанное в тысяча шестьсот пятьдесят четвертом. Таргум Неофити. Парижские Псалтыри. Евангелие из Россано. Евангелие Раббулы.

Винчестерская Библия. Беатус Ливанский. «Книга о шахматах» Джакобо Чессу. Карта океанов Андреа Бенинказы. Бенедиктинский кодекс. Гимн «Да ликуют…». «Роман о Розе». Бестиарий Пьера Гандида. Карта мира Андреаса Вальспера. Житие Матильды Каносской. Астрономические таблицы Себастьяна. Требники, каноны, кодексы, карты, миниатюры…

Предположение епископа оказалось верным: брат Зенон Ункара пытался одолеть свое сумасшествие безумием высшего порядка. Теперь не представлялось возможным узнать, когда Братство Пентаграммы подослало к библиотекарю своего человека и как ему удалось втереться в доверие к старому монаху, но тот, осознав свою страшную, самоубийственную ошибку, попытался исправить положение поистине варварским способом. Обрезки. Бедный старик решил, что заслужит прощение Господа, уничтожив священные книги, чтобы те не достались нечестивцам, а на деле воплотил в жизнь план Рукописи: приблизил Откровение в Слове.

Нестройный хор сирен многочисленных «скорых», полицейских машин и пожарных расчетов прервал размышления Сесара Магальянеса.

Из окна пожар выглядел весьма впечатляюще. Языки оранжевого пламени разрезали ночную тьму, неуязвимые для лившегося с черного неба дождя.

Клубы дыма напоминали гигантскую бычью голову, совсем как в центуриях одного французского пророка.

Прелат прибегнул было к спасительному трезвомыслию, но на этот раз математический анализ дал единственно возможный ответ: неизвестные из уравнения Бога не будут найдены никогда.

Никто не праздновал наступление нового года.

Ривен достал из мусорного ящика чемодан, взломал замок и бережно спрятал под шинель книгу с перевернутой пентаграммой на обложке, точь-в-точь такой, как татуировка на его руке; и не оглядываясь побрел прочь, придерживая за плечо ослепшую Эрнандес.

Девушка прижимала к лицу мокрый платок, который дал ей парковщик, чтобы хоть немного облегчить муки, а главное, чтобы не демонстрировать чудовищную маску, сотворенную огнем. Боль вырывалась из горла Эрнандес приглушенным звериным рычанием.

Ривен не знал.

На краешке его сознания зацепилось воспоминание о том, что рукопись нужно отвезти в Аталайю. Но куда именно, кому и зачем, он не знал. Вроде бы так говорил Альваро.

Ривен шел куда глаза глядят, стараясь не думать о проклятой книге, хранителем которой ему суждено было стать, и об истории, у которой не было ни начала, ни конца.

Он не знал.

Небо не прояснялось.

Дождь не прекращался.

Ривен и Эрнандес свернули с темного проспекта на темную улицу, оттуда в темный проулок, потом в другой, еще темнее, и еще, и еще…

Только одной вещи не сыскать на свете: забвения.

Хорхе Луис Борхес

В долетавшем издалека смехе товарищей мальчику слышалась жестокая издевка.

Западная библиотека была названа в честь стороны света, на которую ориентировалась. Это была комната в форме неравностороннего треугольника, с портретами Игнатия Лойолы и Клавдио Аквавивы по обеим сторонам от двери, книжными полками, винтовой лестницей и двумя рядами неудобных стульев вокруг длинного стола, за которым теперь сидел всего один читатель.

Мальчик не притронулся к оставленной братьями-иезуитами праздничной трапезе: индейке под соусом, отварному картофелю, грецким орехам, марципану и двенадцати виноградинам.

Малыш дрожал от холода, есть не хотелось, и к тому же в библиотеке не было часов, чтобы глотать по виноградине, пока бьет двенадцать. Маленький Гесперио Тертулли питался своими слезами, горькими от жалости к себе и жгучими от ненависти ко всему человеческому роду.

Он так ждал новогоднюю ночь, так долго о ней мечтал, а гибель мечты большая трагедия, особенно если тебе всего девять лет.

В тарелке у Гесперио было то же, что и у других учеников, но это было единственное, что ему позволили разделить с однокашниками… А главное, он и сам толком не понимал, за что наказан. На уроке Закона Божьего мальчик, сам того не желая, опроверг приведенный учителем силлогизм. Гесперио простодушно размышлял вслух, не замечая, как посрамленный молокососом преподаватель багровеет от ярости. Ratio studiorum[12]трактовал подобную интеллектуальную смелость как заведомо преступное деяние, и юного отступника было решено на всю новогоднюю ночь заточить в библиотеку, дабы он мог как следует поразмыслить над своим поведением.

Гесперио и прежде замечал, что не похож на других и этим чрезвычайно раздражает окружающих. Благодаря непохожести он и оказался вдали от родной Италии, в севильском колледже имени Клавдио Аквавивы. Отец мальчика, помещик, отличавшийся нетерпимым и неуживчивым нравом, определил сына к иезуитам в надежде, что братья Христовы научат непокорного юнца смирению и дисциплине, а может, просто хотел сбагрить его с глаз долой.

Из-за тяжелой двери снова послышался веселый смех. Ученики и наставники праздновали в главной аудитории. Гесперио, в одиночестве сидящий за длинным библиотечным столом, казался еще меньше, чем был на самом деле. Мальчика окружали тысячи томов, но он, стиснув зубы, глядел в раскрытую на столе книгу, которую привез из дома и тайком пронес в библиотеку под курткой.

В голове у Гесперио зародилась поистине удивительная Идея; сначала она была лишь неясной догадкой, но постепенно крепла, обретала очертания и в конце концов поселилась в его сознании, осязаемая и всеобъемлющая, как боль.

К девяти годам мальчику пришлось сменить немало учебных заведений, но колледж Аквавивы был первой школой, которую он мог бы назвать своей. Ему нравилось гулять по Торговой площади, любоваться собором, Архивом Индий и Архиепископским дворцом. Захотелось выучить испанский язык. Сблизиться с учителями и товарищами. Насытиться мудростью из книг в библиотеке, которая сегодня стала его тюрьмой.