Государевы конюхи - Далия Трускиновская

Было и еще кое-что. Горбовы, купцы не из последних, не оставили бы в беде человека, который вывез из лесу тело их брата, дав им возможность и отпеть его как подобает, и похоронить по-христиански, и всячески позаботиться о покинувшей мир без покаяния душе.

Чтобы добраться до Коломенского и доложить, что грамота доставлена, следовало проехать через всю Москву. По летнему времени это было даже приятно — улицы сухие, из-за многих заборов виднеются верхушки садовых деревьев и звенят девичьи голоса, да и тепло, ни ноги в стременах, ни уши не мерзнут. Опять же — в холод девицы проносятся, глядя лишь под ноги, а летним днем сами охотно посматривают на мимоезжих всадников. А о девицах Данилка задумывался все чаще…

Многие конюхи имели жен и детей, но именно те трое, что взялись его школить, Богдан, Тимофей и Семейка, уж как-то обходились без баб. Семейке было проще — он жил в доме брата, где о нем было кому позаботиться. Тимофей тоже имел какую-то богатую женским полом родню, в грязном и драном не хаживал. А вот Богдашу — тому, как и Данилке, приходилось тяжко, вечно с кем-то сговаривался о стирке, шитье и кормежке. Но даже дед Акишев, всем и каждому безнаказанно объяснявший, как жить на свете, Желвака не трогал и жениться ему не советовал.

Данилке дед сказал, что сам ему скоро невесту высмотрит, и это радовало. Да покуда высмотрит — изведешься, пожалуй!

Думая об этом приятном деле, о женитьбе, и не больно огорчаясь смерти купца, которого знать не знал, впервые в лесу и увидел, Данилка ехал за Озорным, держась на расстоянии не менее двух саженей — Лихой мог ни с того ни с сего и взбрыкнуть, тем более — у них с Голованом уже были какие-то лошадиные несогласия. Голован, проделав путь от Троице-Сергия до Москвы, несколько притих и позволял всаднику таращиться по сторонам. И Данилка, довольный, что может развлечься, даже не думал, почему Озорной выбирает те, а не иные улицы.

Жил Терентий Горбов на Мясницкой, у самых Мясницких ворот, которые после того, как год назад рядом была выстроена церковь Флора и Лавра, государь приказал звать Флоровскими. Но имечко что-то не приживалось.

О том, что Тимофей решил посетить родных покойника и сам сообщить им нерадостную весть, Данилка догадался, когда Озорной остановил Лихого перед запертыми воротами и раза два несильно бухнул в них пудовым кулаком.

Мужик, выглянувший сверху, конюха признал.

— Не ко времени, брат, — сказал он. — У нас тут Терентьева Ефросиньица бабье дело исправляет… Прости — не до тебя.

— Уж точно, что не ко времени, — согласился Тимофей. — Однако вызови мне ну хоть Федора Афанасьевича, коли он тут. Или Кузьму Афанасьевича. Дело есть важное.

— Ни того и ни другого нет.

— Ну так пошли за ними кого!

— Что же ты их в лавках поискать не хочешь? Они оба каждый в своих сидят.

— А то и не хочу, что незачем нам в тех местах появляться, — отвечал, проявляя осторожность, Озорной. — Мы-то, чай, по государеву делу посланы и должны немедля в Коломенское быть. А коли нас неподалеку от Кремля, возле Гостиного двора, знакомцы приметят да подьячим нашим донесут? Ни к чему это.

— Да что за дело-то к ним?

— Говорю же — важное! — раздраженно отвечал Тимофей.

И Данилка понимал — нужно, не тратя зря времени, подготовить родных к прибытию телеги с трупом, а дворовый мужик, вконец обленившись, не хочет даже голоса поднять — крикнуть кого-то из парнишек, послать за хозяйским братом.

И тут Озорному с Данилкой повезло.

Со стороны Лубянки показались трое конных. Они приближались неспешной рысцой, а Тимофей привстал в стременах, вгляделся — да и замахал рукой.

— Слава те Господи! Они! Федор с Кузьмой!

— С Федотом! — поправил дворовый мужик и исчез — спустился отворить высокую калитку, которая как раз была удобна для всадника. Вот коли бы сани или колымага — не миновать распахивать тяжелые ворота…

Тимофей послал коня навстречу купцам.

— Гляди ты! Как родинный стол, так и ты в гости жаловать изволишь! — воскликнул старший из братьев, Федор Афанасьевич.

По летнему времени купец одет был вольно, лишь в алой рубахе и синей расстегнутой однорядке со многими петлицами, в желтых остроносых сапожках.

— Не с добром я, Федор Афанасьевич, — сразу показав, что не до веселья, отвечал Тимофей. — Не хочу посреди улицы говорить.

— Терешка? — хором спросили братья.

Озорной кивнул.

Очевидно, тут уже ждали дурной вести. Старший Горбов помолчал, шумно вздохнул, помотал крупной головой.

— М-м-м… О-ох… — негромко простонал он, направил коня к открытой калитке и махнул рукой — мол, все сюда.

За ним въехали Озорной с Данилкой, Федот и молодой парень, сопровождавший братьев. Дворовый мужик тут же захлопнул калитку, заложил засов и принял поводья хозяйского коня. Тимофей, спешившись, отдал поводья Данилке и еще показал рукой — мол, так и оставайся, долго тут не пробудем.

— Что с братом? — встав напротив конюха, строго и скорбно спросил Федор Афанасьевич.

— Я телегу нанял, его привезти. К вечеру, я чай, будет.

— Жив? — В глазах самого младшего, Федота, была надежда.

— Был бы жив, — хмуро отвечал Тимофей. — Кабы по лесам не слонялся…

Услышав это, Данилка даже рот приоткрыл. И точно — покойник-то сам туда, на поляну, пришел! Если бы его на дороге ножом в спину закололи, то в придорожных кустах бы и бросили! Какого же черта его так далеко оттащили?

И таскать мертвое тело — радость невелика, на руки только дорогого покойника возьмут, а такого, что собственноручно прирезан, — волоком, волоком… А трава там была непримятая! Словно бы вошел, раздвигая высокие травы, Терентий Горбов на поляну, встал посередке — да и рухнул…

Пока он об этом думал, Тимофей то же самое коротко рассказал — мол, обнаружили случайно на поляне.

— Да как же?.. — чуть не плача, непонятно о чем спросил младший брат.

Тимофей, очевидно, понял вопрос по-своему.

— Вот, — Озорной указал на Данилку. — Кабы не он — лежать бы Терентию Афанасьевичу в том лесу и лежать! А его словно ангел Господень вел — вот нужно ему на ту поляну, хоть ты тресни! И привел его ангел, и указал…

Федор Афанасьевич повернулся к Данилке и в пояс ему поклонился.

— За то, что брата моего единокровного, любимого нашел и вывез!

И Озорной дважды кивнул — мол, мудрые и нужные слова сказаны.

Данилка не нашелся что ответить. То — кой черт тебя, обалдуя, туда тащит, а то — ангел Господень! Ловок Озорной!

Федот как ни крепился, как ни кусал себе губы, а заплакал. И тут же из-за дома послышались бабьи крики. Мужчины резко повернулись.

Вылетела заполошная девка в одной подпоясанной рубахе, пролетела мимо и кинулась к дворовому мужику, охранявшему изнутри калитку.