Государевы конюхи - Далия Трускиновская

От Коломенского до Троице-Сергия добрались без приключений. Государеву грамоту отдали, под благословение к игумену подошли, побеседовали с иноками, охочими до новостей, а тут и ночь наступила.

Переночевали Тимофей и Данилка в приюте для богомольцев. Рано утром отстояли заутреню (на Озорного время от времени нападало благочестие, отчего приключались всякие недоразумения — как-то раз Великим постом конюх перестарался по части недоедания, отощал и ослабел настолько, что не сумел удержать жеребца, тот прорвался наружу и чуть было не выскочил за ограду Аргамачьих конюшен), да и собрались в дорогу. Коней по летнему времени отправили в ночное вместе с монастырским табуном. И вот настала для Данилки мука мученическая — ловить и седлать вредного Голована.

Это был конек неказистый, ногайский бахмат, невысокий, поразительно гривастый, вороной без единой отметины, со скверным норовом. Прозвание он получил за крупную лобастую башку. А славился своей неутомимостью. Голована и еще с дюжину бахматов держали как раз для скорой и опасной гоньбы, когда мало надежды, что в придорожном яме удастся сменить лошадей, да и бывали обстоятельства, что государевы конюхи с важным поручением попросту объезжали ямы за три версты.

Поскольку от безделья кони начинали дуреть, то конюхи пользовались всяким случаем, чтобы их как следует проездить. Не так чтоб далеко, не так, чтоб скоро, однако довести до утомления.

Вот как получилось, что Данилке для езды к Троице-Сергию дали под верх этого сатанаила.

Была и еще причина. Голован числился в тугоуздых, так что испортить ему рот Данилка при всем желании уже не мог. А хорошей, чуткой к поводу лошади — запросто!

Тимофей остался поговорить о божественном с чернецом братом Кукшей — были они хоть и дальними, а родственниками. Данилка же отправился за конем в одиночку.

Монастырский табун пасся в ложбинке. Данилка с недоуздком побрел к караульщикам, чтобы указали, где именно бродит Голован.

— А он вон там, с краю, — объяснили Данилке. — Обойди кругом, поверху, сразу его увидишь. Наш вожак его прогнал. И второй ваш конь, каурый, тут же.

— За вторым пусть Тимофей сам идет, — отвечал Данилка. — Мне бы с этим чертом управиться!

И ведь как в воду глядел!

Голован позволил себя взнуздать и даже довольно покорно пошел следом, но возле бурьянных зарослей чуть ли не с Данилку вышиной и вышла неприятность. Что-то такое, дорогое лошадиному сердцу, он разглядел сверху, да и ломанулся вбок.

Данилка уперся, потом и вовсе повис на недоуздке, но сильный бахмат проволок его сквозь те заросли, как тряпицу. Да и чуть не уронил наземь, резко опустив голову.

— Блядин сын! — в отчаянии сказал ему Данилка. — Песья лодыга! Ну, что? Чем эта трава лучше той?

Конь преспокойно щипал травку, которая, видать, и впрямь была лучше — в ней виднелись белые головки кашки и лиловатые — дятловины.

И ведь лакомился он не потому, что проголодался — всю ночь брюхо свое толстое набивал! — а чтобы показать неопытному всаднику, кто тут главный. Это зловредное желание читалось в его огромных и хитрых глазищах, а уж ухмылка у него, когда он поднял наконец башку, была поязвительнее человеческой.

Данилка взял его за недоуздок и потащил. На сей раз бахмат не безобразничал — свой норов показал, и ладно.

— Хорош! — сказал, увидев их двоих, Тимофей Озорной. — Репьи-то с себя обери! Тебе, гляжу, и рубахи с портками не надо, повалялся по репейнику — и одет!

— Знатные у нас репьи растут! — добавил брат Кукша. — Ты, свет, аки Адам, что, изгнан из рая, листвием срам прикрывал!

Тогда лишь Данилка обозрел сверху вниз свою грудь, живот и ноги.

Ткани не было видно под серым клочковатым слоем репьев…

— Дай-ка узду! — велел Озорной. — Сейчас я его уму-разуму поучу!

Затеяв разбирательство с конем, он не доверил Данилке даже взнуздать и оседлать Голована, все сделал сам, а потом вскочил в седло.

— Коли к моему приезду не отчистишься, такой и поедешь!

Он послал бахмата вперед и резко взял на себя повод. Конь вскинулся.

— Ага! Не нравится! — крикнул Тимофей. — А теперь давай, козли!

Был Тимофей Озорной невысок, да словно из железа скован, и тяжестью своей умел управлять удивительно. Неудача ждала того коня, который вздумал бы под ним козлить. Голован понял это сразу и смирился. Должно быть, и раньше были между ними подобные стычки.

Доехав до табуна, Тимофей взял там своего Лихого и вернулся к Данилке.

Тот уж умаялся вытаскивать из холстины колючки. Вроде и невелики крючочки у репьев, однако сквозь одежду кусаются — будь здоров!

— Данила, лягушка тебя заклюй! — возмутился Тимофей. — Уж точно, что у тебя чердак без верху, одного стропильца нет! С брюха обираешь, а с гузна? Сидеть ты на репьях, что ли, собрался?

Данилка завел назад руку, пощупал и понял, что старший товарищ прав.

— Да будет тебе лаяться, — сказал брат Кукша. — Зайди, свет, за кустики, сними портки! На ощупь-то проку мало!

Так Данилка и сделал.

Выехали они часом позже, чем собирались. И по дороге Тимофей то и дело поминал Данилкины репьи.

— До Троицы и назад — раз плюнуть, а мы с тобой тащимся, как вошь по шубе! — ворчал он, когда дорога позволяла обоим ехать рядом. — Гонцы государевы! Старая баба нас обгонит!

Собственно говоря, не один Данилка был в этом повинен, а еще и погода. Накануне шли дожди, и именно эта часть дороги настолько раскисла, что пускать коней машистой рысью или наметом было опасно — поскользнувшись, и конь через голову перевернется, и всаднику достанется. Вот и ехали грунью, а это ненамного быстрее простого шага.

— А не спрямить ли? — посоветовал Данилка.

— Куда тебе спрямить? И так дорога — словно стрела.

— Неужто никак нельзя? И тропинки в лесу посуше!

— А налетчики?

— Нешто они в такое время промышляют? — удивился парень.

— В утреннее-то? — Тимофей задумчиво поглядел на небо, определил положение солнца и решил: — Ин ладно, будь по-твоему! Знаю я тут одну дорожку. Кое-где придется, правда, наобум Лазаря ехать, ну да выберемся. Ясный день все же, любое дерево путь подскажет.

— Дерево? — Данилка вылупил круглые черные глазищи.

— Не знаешь? Мхом-то ствол больше с севера обрастает, а нам к югу править надо. Вот и не заблудимся.

Вскоре они свернули с наезженного пути и, сверяясь с солнцем, двинулись тропами.

Данилка впервые в жизни ехал лесом, и все ему было в диковинку. Он, сколько мог (а главным образом — сколько позволял Голован), вертелся в седле, задирал голову, пытаясь разглядеть вершины деревьев, и каждый птичий крик его озадачивал. Он не разбирал этих голосов и признал лишь сороку, которая затрещала совсем близко.