Ночные легенды - Джон Коннолли

– Дело было громкое, а о таких вещах люди забывают нескоро. События оседают в памяти, передаются из уст в уста. Может, оно и правильно.

Мэтисон не ответил. Я знал, что дочь присутствует в его памяти неотлучно, застывшая в смерти, постигшей ее в возрасте десяти лет. Временами он, быть может, пытается вообразить, какой бы она стала, если б жила; как выглядела, как распоряжалась своей жизнью. Смотрит ли он порой на других молодых женщин – не мелькнет ли в их лицах облик его собственной ушедшей девочки, пусть хоть слабым отсветом, словно бы она ненадолго вселилась в чужое тело, пытаясь установить контакт со своей семьей и жизнью, в которой ей было отказано.

Ведь точно так же и я высматривал своего умершего ребенка в глазах чужих детей и не верил, что я одинок в таком переживании своей утраты.

– О вас я тоже знаю, – сказал Мэтисон. – Потому и хочу вас нанять. Надеюсь на то, что вы поймете.

– Пойму что, мистер Мэтисон?

Он полез в кейс и вынул оттуда коричневый конверт, придвинув его по столику мне. Конверт был не запечатан. Внутри лежал единственный не сложенный лист лощеной бумаги. Я вынул его; это была копия с черно-белой фотографии. На фото была девочка. Снимок был сделан с расстояния, но лицо девочки различалось ясно. Она держала софтбольную[19] биту, а сама смотрела на невидимый мяч где-то за краем снимка. Шлема на девочке не было, и ее темные волосы вольно вились по плечам. Даже на расстоянии и при неважном качестве снимка было видно, что она хороша собой.

– Кто это? – спросил я.

– Не знаю.

Я снова поглядел на фотографию. Где именно был сделан снимок, непонятно – просто девочка, бита, трава и темнеющие на расстоянии деревья. Я перевернул снимок, но сзади там ничего не было.

– А оригинал имеется?

– Он в Двумильном Озере, у копов.

– Вы не желаете рассказать, как она у вас появилась?

Он взял у меня фотографию и аккуратно положил на столешницу, а сверху прикрыл конвертом.

– Вам известно, кто теперь хозяин дома Грэйди?

– Нет, но смею предположить.

– Что же именно?

– Что домом Грэйди теперь владеете вы.

Мэтисон кивнул.

– Примерно через два года после убийства моей Луизы банк выставил его на продажу. Но претендентов кроме меня не нашлось. Обошелся он мне недорого. При других обстоятельствах можно было бы сказать, что он достался мне за бесценок.

– И вы оставили его стоять.

– Ну а вы чего ожидали: что я разрушу его до основания?

– Многие бы так и поступили.

– Но не я. Я захотел его оставить как напоминание о том, что претерпела моя дочь, а с ней и другие дети. У меня было чувство, что если его снести, то люди начнут обо всем забывать. Как вы считаете, мои слова имеют смысл?

– Они не обязаны иметь смысл для меня. И вообще для кого-либо, кроме вас и вашей семьи.

– Жена не понимает. Ни сейчас, ни тогда. Она считает, что всякие следы Джона Грэйди должны быть стерты с лица земли. Ей не нужно ничего, что напоминало бы о произошедшем с Луизой. Оно неизбывно с ней, изо дня в день.

На секунду Мэтисон от меня словно отдалился, и я увидел, как в его глазах отразились их отношения с женой, повтором унылого старого фильма. В каком-то смысле было чудом, что они остались вместе. Как полицейский и следователь, я повидал, как под гнетом горя распадаются браки. У людей принято говорить о разделенном горе, однако смерть ребенка так часто не распределяется между отцом и матерью пропорционально. Ощущается оно одновременно и обоими, но горе коварно в своей индивидуальности. Пары тонут в нем, уходя под поверхность, где каждый из супругов неспособен дотянуться и дотронуться до другого, неспособен найти утешения в любви, которую они чувствуют или когда-то чувствовали друг к другу. Особенно ужасно приходится тем, кто теряет свое единственное дитя. Некогда нерушимая связь между ними распадается, и в отдельных случаях они просто блуждают в тоске и одиночестве.

Я ждал.

– Могу я спросить, как вы поступили с вашим домом, когда случилось то, что случилось? – задал он вопрос, которого я ожидал.

– Я его продал.

– Вы бывали в нем когда-нибудь еще раз?

– Нет.

– Знаете, кто там живет сейчас?

– Молодая пара. У них двое детей.

– А им известно, что в том доме были убиты ребенок и женщина?

– Думаю, да.

– И это, по-вашему, их тревожит?

– Не знаю. Может, они считают, что произошедшее там когда-то больше не может повториться.

– Ох как они ошибаются. Жизнь не подчиняется таким правилам.

– Насчет дома Грэйди, мистер Мэтисон, у вас такое же ощущение?

Его пальцы прошлись по конверту, выискивая под ним черты лица незнакомой девочки. Мне снова подумалось о свежевыпавшем снеге, и как я когда-то верил, что могу видеть под ним очертания лиц, словно формы черепов под белой кожей. Но это было позднее, когда я расстался с тем ребенком, каким когда-то был, а те, кого я любил, стали от меня уходить.

– Мистер Паркер, вы спрашивали, где я нашел этот фотоснимок. Я нашел его в почтовом ящике дома Грэйди. Он лежал в надорванном конверте. Конверт был запечатан, а затем открыт кем-то с целью добраться до содержимого. Судя по отметинам на конверте, фотография там изначально была не одна. По форме оставшееся фото не совпадало с былой пухлостью конверта. Вот я и сделал вывод.

– Вы часто проверяете тот почтовый ящик?

– Да нет, лишь от случая к случаю. Я и в доме теперь бываю изредка.

– Когда вы нашли этот снимок?

– Неделю назад.

– И что вы сделали?

– Отнес его в полицию.

– Зачем?

– В смысле – «зачем»? Это было фото девочки, сунутое в почтовый ящик дома, когда-то принадлежавшего детоубийце. Тот, кто это сделал, имеет как минимум нездоровое чувство юмора.

– Так думает полиция?

– В полиции мне сказали, что сделают все что надо. Я хотел, чтобы они обратились в газеты и к телевизионщикам, распространили фотографию этой девчушки по всему штату, чтобы мы выяснили, кто она, и…

– И предостерегли ее?

Мэтисон на вдохе закрыл глаза и кивнул.

– И предостерегли ее, – эхом повторил он.

– Вы считаете, она в опасности из-за того, что кто-то сунул ее фото в почтовый ящик Грэйди?

– Как я уже сказал, человек, сунувший то фото в ящик, как минимум помешан. Кто бы стал вообще увязывать маленькую девочку с тем местом?