Трое в Долине - Юрий Никитин

Олег пришел следом, на вопросительный взгляд оборотняотрицательно покачал головой. Мешок за плечами был таким же пустым, как и когдауходил. Лишь когда порог переступил Таргитай, по комнатке пошли волны запаховгорячего ржаного хлеба, хорошо пропеченного, с корочкой, что обязательнорастрескивается, выпуская наружу сдобные ароматы.

— Молодец, — похвалил Мрак. — А соль?.. Лук?.. Молодец. Дажечеснока две головки?.. Да ты просто умница!.. А веревка? Где веревка?.. Некупил?

Таргитай виновато захлопал глазами:

— Купил! Своей дудкой клянусь, купил...

— Давай сюда.

Он запустил руку в мешок, шарил по углам. Таргитайзаторопился, заспешил, глотая слова:

— Мрак, я шел через мостик, торопился даже, а там в рекечеловек плещется и кричит: «Кинь веревку, кинь веревку скорее!»

Мрак скривился:

— И ты, конечно, кинул?

— Ну да! Ты же знаешь, я добрый.

Олег поинтересовался:

— А он что, утонул?

— Не знаю, — ответил Таргитай озадаченно. — Как ушел подводу, так я его больше не видел. А я всю дорогу думал, зачем ему веревка?

Мрак ругнулся, но не слишком, чего страшился Таргитай.Напротив, сказал одобрительно:

— В этом городишке хоть плавают, как моя секира, зато людидобрые.

— Ну? — сказал Олег с сомнением.

— Точно, — сказал Мрак. — Когда я возвращался, из темногоугла вышли трое. Говорят: сымай сапоги.

Таргитай раскрыл рот:

— Добрые?

— А то нет? Видать, видели, как вы шлепали босые... Я нестал спорить, снял. Хорошие сапоги, все три пары. Одна, правда, совсеммаловата, я ему сразу вернул, а двое других были мужики крупные. Примерьте.

Он взял свой мешок за углы, тряхнул. На пол вывалились двепары сапог. Пока Олег таращил глаза, Таргитай ухватил те, что покрасивше,напялил, поморщился. Мрак прикрикнул:

— Неча рожу кривить! Разносишь.

А Таргитай, одна нога обута, другой сапог в руках, застыл,нижняя челюсть отвисла, брови взлетели, а в глазах вспыхнул восторг. Мракпоспешно повернулся в ту сторону, одной рукой хватая секиру, одновременнопригибаясь, потому что дурак может с восторгом смотреть и на красиво летящийему в голову топор, если тот сверкает и блестит.

Там, далеко на западе, яркокрасный, насыщенный крайраскаленного слитка небесного металла медленно опускался за виднокрай. Весь мируже сер, а этот горит, пурпурный, вишневый, настольно вызывающий, необычный,что даже Мрак ощутил, как глаза прикипели к такой красоте, пьют ее жадно, каквердлюд хледет воду в оазисе.

Уже небо серое, с примесью окалины, земля темносерая сгрязными коричневыми пятнами, но полукруглый край горит победно, ярко, толькоон еще живет, не поддается серости,

Наконец краешек исчез за деревьями, темными, как деготь,облака из розовых стали багровыми, постепенно обретали цвет давно пролитойкрови. Таргитай тяжко вздохнул, красота ушла, улегся на лавку, долго мостился,подтягивал колени к подбородку, совал ладошку под щеку, копошился, словно лежална жестких камнях, а не на лавке из мягкого дерева.

Олег уже спал, утро вечера мудренее, а Мрак еще посидел,глядя на спящих. Сейчас, когда не обязательно выглядеть могучим и насмешливым,можно и плечи опустить, и даже голову повесить. То, что его ниточка оборветсяеще до снега, беспокоило меньше всего. Он привык заглядывать не дальше, чем надень-два, от силы — на неделю, да и то получалось не так, как рассчитывал. Такчто до снега — это вечность, а вот странное нетерпение, что торопит егооставить эту ерунду, спасение человечества, что то и дело выскакивает из-закустов с топорами, и пойти искать ту, Единственную, которую вырвал из рукжрецов Перуна...

Когда западная часть неба стала темно-красной, а облакаизломались, что предвещало опасную ночь и еще более опасный день, за стенойпослышались шаги, появился Мизгирько, средний сын хозяина. Коротко улыбнулсяМраку, умело и деловито без лишних движений закрыл ставни, толстые, из плотногодуба, в каждой ставне по выпавшему сучку, можно глазеть на мир, а когда створкисомкнулись, а сверху легла толстая железная полоса, осталась щель в палец, тоженарочито, изнутри можно смотреть, но снаружи сюда не пролезет никакой вражина.

Потом из-за черного леса поднялась луна, сразу заглянула вокно. Мертвенный лунный свет, что порождает дурные сны и пьет жизнь людей, палв комнату, осветил часть лавки, где спал Таргитай. Мрак с тревогой подумал, чтоТаргитай и так беззащитен, как муха на морозе, а луна если не съест, то песнюиспортит, что тоже не пряник.

Он встал и поставил возле Таргитая бадью с водой, чтобы лунаутопилась, если пойдет к нему. В щель было видно, как привлеченные луннымсветом из далекой реки поднимаются серебристые девичьи тела. Двигалисьмедленно, скованные холодом, потом донесся смех, русалки принялись расчесыватьволосы, забирались на вербы, все обходя роскошную березу.

Мрак засмотрелся, в хате было душно, несмотря на открытоеокно и двери. Девичьи тела мокро блестели, наверняка такие прохладные, упругие.В такую жару это лучше, чем раздобревшие жаркие тела сдобных молодых девок,горячих и потных.

Тихонько ступая, он вышел на крыльцо, опустился наступеньку. Мертвенный лунный свет заливал обширный двор, высвечивал высокуюполеницу, двор, колодезный сруб, широкую колоду-корыто для свиней.

Звезды часто исчезали, закрытые крыльями летучих мышей.Летали совершенно бесшумно, Мрак слышал только глухой стук, когда хваталикрупных хрущей, затем был короткий чавк, сопенье, и снова меленькие зверькиносились над двором.

В сарае гулко ухнул сыч, напоминая о себе, в конюшне сопелои чесалось так, что ветхая стенка трещала, из пазов сыпался истлевший мох.

Сзади затрещали половицы. Мрак на мгновение собрал мышцы, нотут же распустил. Подкрадываются не так, этот идет открыто, даже нарочитотопает, предупреждает...

Крупный человек прошел мимо, задел его плечом. Мракупоказалось, что нарочито, тем более, что воевода, это был он, тут же сказал:

— Извини.

— Ничего, ничего, — успокоил Мрак. — Еще раз — и в морду.

Воевода остановился рядом, навалившись грудью на перила.Мрак молчал, смотрел на двор, на далекую стену леса, что изломанной чернойстеной гасила звезды, словно отнимала от мира. Странно, луна не высвечивалакроны, отсюда было бы видно.

— Не спится? — нарушил молчание воевода.

Мрак смолчал. Ночь хороша, настолько хороша, что в ней естьместо разве что волку, но не человеку. Запахи идут плотные, устойчивые, неразмытые, не растрепанные ветром. Он может сказать, сколько коней в конюшне,какой масти, сколько из них кобыл, даже какие покрытые, какой овса сыпнулималовато, до сих пор сердится, долбит копытом стену.