Перезагрузка времени - Отто Шютт

Коммуникатор звонил громко, настойчиво, протяжно и в этом слышалась вся злоба и беспомощность Каони. Никакие подкупы не заставят отдать ему Черный эфир.

Чин взболтал реагент, что использовали для утилизации трупов, и отлил половину пузырька в бутыль. Украдкой бросил оценивающий взгляд на пленника и вылил остальное. Поставил бутыль на поднос и положил рядом пару пищевых батончиков.

– Всего два? Ты обещать нормально кормить.

Только упрямства не хватало! Чин добавил еще три штуки.

– Пить. Этими каплями я не напиваться. Давай два бутылка.

– Номер 122, не испытывай моего терпения. Сначала это выпей.

Поднос звякнул о пол воздушного шлюза. Он занес палец над кнопкой, чтобы отправить смертоносную посылку.

– Так не пойдет. Класть сейчас. В прошлый раз ты убеждать, а потом мучиться от жажды.

– Клянусь, я никуда не уйду. Будь умницей. ― Чин вновь перешел на сюсюканье.

Кто-то постучал в шлюзовую дверь.

– Ты приперся слишком рано, я еще не готов! ― крикнул Чин, глянув на часы. В дверь продолжали скрести.

Взбешенный настойчивостью сообщника, он превратил стекло карантинной в зеркало и отключил связь. Пистолет из ящика стола переложил в задний карман брюк ― на всякий случай. Когда механизм распахнул дверь, процедил:

– Сказал бы Хантеру, что…

– Что сказать? ― переспросил незнакомец в черном.

– Извините, я спутал вас с другим, ― растерялся профессор. Об этом месте знал только… ― Ну конечно же, ― догадался он, ― вы от Каони. Как долетели? У вас интересное европейское имя. Французское?

– Возможно.

– Обожаю Европу. Вы ведь не европеец? Ваш корейский идеален. Я скоро освобожусь. Подождите минут десять.

Из-за спины мужчины выглянул обрубок стальной трубы.

– Как это… ― гукнул Чин до того, как зубы разлетелись по полу.

Спазм перекосил челюсти, рваные десна непроизвольно стиснули обломки зубов. Упав, захлебываясь кровью, он кое-как вытащил пистолет; трясущийся ствол блуждал в поисках размытой мишени.

Послышался свист разрезаемого воздуха и хруст сломанной кости. Рука безжизненно откинулась, оружие со звоном отлетело в сторону. Дикая боль резанула электрическим импульсом по всем мышцам.

Удар в грудь. Сломанные ребра пробили легкие, выстрелившие через рот кровавым фонтаном брызг. Те капли, что не долетели до потолка, в слабой гравитации розовым туманом осели на пол. Глотка прорезалась кашляющим воплем.

Задыхаясь, Чин перевел взгляд на зеркальную плоскость, на которой спроецировались его мысли:

«За что?»

– Нет смысла объяснять.

«Что ты хочешь?»

– Отдай Черный эфир.

«Ты получишь кучу денег. Миллионы! Сохрани мне жизнь», ― продолжал Чин.

– Ты не скажешь, ― вздохнул убийца, тыча окровавленным патрубком.

«Нет, пожалуйста! Он в подсобке».

– Ты тянешь время, его там нет.

«Я покажу».

– Показывай. Он в этом помещении.

«Я не хочу умирать».

– Пустая трата времени.

Чин приподнялся на локте ― патрубок ринулся навстречу. Мечты о богатстве и фьордах растворились в небытии.

Неосторожный шаг, нетерпеливый вздох или секундное удивление могли выдать в нем личину гомосапа. В городе ― у транспортного дока, в сквере или на людной набережной ― он слился бы с толпой, держа в уме возможные пути отступления. В космопорте бежать было некуда. Вылетающие пассажиры ― это не загруженная мыслительными процессами биомасса офисных трудяг, не замечающая ничего вокруг, а внимательные к происходящему особи. От невозможности раствориться в сутолоке, от страха быть разоблаченным Серж потел и нервничал, и с этой нервозностью было не совладать. Грим налипал на взмокшие пальцы всякий раз, когда он по привычке касался лица. Усилием воли заставлял себя сидеть спокойно, но, забывая, хватался за подбородок или потирал лоб. С ужасом представлял, как его безупречная матовая скорлупа вспахана бороздами, в которых проглядывается настоящая, несовершенная кожа, испещренная пористыми шероховатостями. Он вздрагивал от мысли, что охрана космопорта задержит его из-за какой-нибудь юридической загогулины и бросит в камеру, где из него выжмут показания и ни социальный номер, ни билет первого класса не помогут ― его арестуют, и он не освободит отца.

Окружающие злили своим презрением. Пафосно разодетая дама с завышенной социальной ответственностью фыркнула: «Фу, гомосап! И куда смотрят санитарные службы», а просеменивший мимо жеманный тип с голубиными повадками проворковал в свой крючковатый нос: «Кошмар, они еще на свободе разгуливают».

Чтобы не собирать на себе внимание, Сергей, истерзанный беспокойством, слонялся по залу ожидания вдали от людных мест. Безукоризненный костюм и ослепительно-лиловый галстук ― подарки Юмису, в которые он облачился на заднем сиденье лимузина, пока она прогоняла его по терминологии, ― казались сигнальными ракетами в ночи. Он порывался содрать яркую удавку, но передумал ― вдруг по этому аксессуару Чин Лю узнает его в толпе прибывших. Пока все шло хорошо: он прибыл вовремя, зарегистрировался на рейс, вылетит по расписанию, но от ложного зуда, растекающегося от кончика носа до ушей, избавиться не удавалось. Он уселся на скамью, подложив беспокойные руки под себя, но желание почесаться не исчезло. И он скреб себя. И, чуть не плача, бегал в туалет, где перед зеркалом, идентифицировавшим его как человека второго сорта, наносил новый слой крема. В очередной раз уже заканчивал замазывать потек на скуле, как дальняя кабинка распахнулась и оттуда выпорхнул прилизанный мужчина, представлявший собой смесь высокомерия и утонченности. Он подошел к раковине. Омывая руки в «сухой воде»62, неотрывно смотрел на соседнее зеркало, в котором мигал позорный код и пометки о попечительстве. С наслаждением наблюдал за замешательством презренного гомосапа, как тот боялся погрузить руки в странную жидкость, напоминавшую субстрат биополимерных наручников. Серж решил переждать, когда сосед по раковине уйдет, чтобы стереть с пальцев остатки крема о подкладку пиджака. Нетерпение мужчины пересилило любопытство и он, закончив гигиенические процедуры, бросил: «Вода в унитазе», и ушел, оставив после себя пошлый запах духов.

Не только люди, но и предметы противились его существованию. У обслуживающего персонала кафешек слетали улыбки от одного приближения к ним; скамейки не подстраивалась под его фигуру, сохраняя разухабистые формы предыдущего седока; умные поверхности учтиво сообщали: «Текущий статус не обслуживается». Погрузка контейнеров в двухпалубный космолет ненадолго отвлекли. Серж наблюдал за пасущимся на взлетно-посадочной полосе гигантом, которому скармливали один стальной ящик за другим. Подумалось: «Неужто такая махина оторвется от земли да еще забросит многотонный груз на орбиту?» Когда зрелище привлекло других пассажиров, собрав их у панорамных окон, он отошел подальше, где было посвободнее, но и там украдкой его разглядывал азиат в черном строгом костюме. Серж, неспособный отличить корейца от жителя Куала-Лумпура, сразу подметил, что тип не из местных. Большинство жителей Союза, следуя модным тенденциям, вносили в свою внешность генетические штрихи, строго следуя закону, который предписывал сохранять человекообразность, поэтому изменения ограничивались мочками ушей, толщиной бровей, цветом глаз и кожи, горбинкой носа, размером груди и прочими нюансами человеческого тела. Но этот гомункул отличался грубыми, по местным меркам, чертами лица. В нем чувствовалась неуверенность, и в тех цепляющих взглядах, которые Серж ловил на себе, было какое-то сочувствие. Сергей прошагал к киоску и через отражение в стекле наблюдал за тем, что происходит у него за спиной. Решившись подойти, шпионивший иностранец направился к нему, как вдруг его отвлекла дама в приталенном пальто, поверх которого растеклись дымчатые волосы. Пока они о чем-то говорили, объявили посадку.