Дневник полкового священника. 1904-1906 гг. Из времен Русско-японской войны - Митрофан Сребрянский

Действительно, когда мы подъехали, батальон стоял уже «в ружье». Сейчас же принесли столик, жалованную государем икону. И обычная картина началась: забегали фельдфебели, засуетились офицеры, пошли перестроения, захождения плечом, команды: «стой!», «равняйсь!», «смирно!», «господа офицеры!» Идет батальонный командир, украшенный золотым оружием за храбрость. Гремит его голос:

– «Здорово, молодцы саперы! С праздником! На молитву! Шапки долой! Певчие вперед!

Заиграла труба известный мотив, грянула музыка «Коль славен наш Господь в Сионе, не может изъяснить язык»… Нет, не могу… Удивительно действует на душу этот чудный гимн, особенно здесь: нельзя не волноваться. А с позиций, как нарочно, резко доносится бум-бум-бум.

Замерли последние звуки гимна; и мы начали служить молебен. Однако природа что-то разгневалась на нас. Все время было тихо; а тут вдруг как подул ветер!.. Быстро перешел в бурю: зги не видно от пыли. И завывание ветра вступило в ожесточенный спор с нашим пением. Мои бедные волосы так трепала буря и так обильно посыпала пылью и песком, что, когда Михаил усаживал меня в двуколку, Ксенофонт не удержался и говорит:

– «Как приедем домой, так сейчас же надо мыть Вам голову, батюшка. Как хотите… Так оставить нельзя».

Уже в 4 часа вечера водворился я в своей фанзе, умылся и с наслаждением попил чайку.

7, 8 и 9 декабря прошли так, что, при всем желании поделиться пережитым, решительно нечего записать. Нельзя ежедневно описывать, как мы обедали, пили чай и проч.

10–11 декабря

Сегодня день надолго памятный: получил сразу три посылки от Оли[57] из Москвы. Как долго мы их ждали! Говорю мы, потому что здесь так все сжились между собой, что интерес одного есть интерес всех. По письмам еще с сентября знали о высылке посылок, и по нашей коулоуцзинской колонии давно прошел сладостный слух:

– «Вы знаете? Батюшке из Москвы послано несколько посылок, также Калинину, Образцову, Бузинову».

– «Неужели?»

– «Наверное, знаю».

– «Вот интересно».

Немного погодя, новый слух, но такой, от которого все приуныли.

– «Вы слышали?»

– «Что такое?»

– «Да посылки-то наши, говорят, пропали где-то в Сибири или сгорели в Харбине».

Как молния, пронеслась эта последняя печальная весть между всеми. Немного посерчали, пожалели, как полагается; но скоро оправились. И уж было отпущено острот по нашему адресу со всех сторон! Целый короб!

– «Поздравляем с получением!», – раздавалось вдруг.

– «Покушали вкусненького да сладенького!..»

– «Ну как московская ветчина, колбаса? Понравились?»

Конечно, отшучиваемся. И вдруг, когда все уже считалось оконченным и похороненным, нежданно-негаданно посылки объявились. Сидим мы вечером, мирно беседуем, услаждаемся звуком мерных шагов часового под нашим бумажным окошечком. Вдруг открывается занавес фанзы нашей и просовывается голова Ксенофонта. Никогда его таким не видел я: красный и хохочет – верный признак, что он счастлив бесконечно.

– «Что ты?», – спрашиваю.

– «Да как же? – отвечает: Вам посылки прислали. Сейчас привезли из Мукдена». От матушки верно. Да такая одна тяжелая, пуда три: насилу дотащил. И две другие полегче». – Тащи сюда скорее», – кричим.

И все мы, т. е. обитатели фанзы, побросали и дела и разговоры, бросились к посылкам: раскупоривать, развертывать.

Ох, какое это счастье! Ведь каждую вещичку покупала, работала, завертывала, укладывала родная любящая рука. Верите? Ей-ей, руки дрожали, когда раскупоривал, а сердце колотилось так, как будто выскочить хотело.

Каждый сверток вызывал восторженные восклицания:

– «Сало-то, сало какое! Розовое! Колбаса-то свежайшая! Икра! Печенье! А вот посмотрите, целый пулемет монпансье» и т. д.

Конечно сейчас же начался пир горой. Ксенофонт принес кипятку. И мы, закусив присланной провизией, с удовольствием попили чайку с монпансье и цукатами, от души приговаривая:

– «Дай, Боже, здоровья и всякого блага приславшим».

11-го числа я все еще возился с посылками: нужно было поделиться этой радостью с Полей[58] и еще раз пережить вчерашние чувствования. Погода все время прекрасная. Но я сижу дома: за холодное время немного промерз, и меня что-то лихорадит.

12–14 декабря

Сегодня воскресенье и 40-й день смерти ротм. Бодиско. Солнышко довольно сильно пригрело. И мы собрались в 11 часов утра на своем обычном месте помолиться. Сначала я отслужил молебен и сказал воинам небольшое поучение о необходимости, сражаясь храбро с вооруженным противником, с любовью и участием, по-христиански относиться к нему безоружному, больному или раненому, а также к мирным жителям китайцам. Об этом напомнить я счел необходимым ввиду того, что военным действия вот-вот могут открыться. После молебна, в присутствии почти всех офицеров полка, отслужили панихиду, помолившись о упокоении души дорогого боевого товарища нашего ротмистра Бодиско, который пережил с нами страшные ляоянские бои и потом заболел.

Во время служения невольно вспомнилось, как усопший любил заупокойную молитву «Боже духов и всякия плоти»: прямо восторгался ей и всегда просил меня читать ее вслух. Последний раз 30 июля в деревне Шичецзы после панихиды по корнету Гончарову он говорил мне, как умилительна и утешительна эта молитва; а вот теперь и сам уже в могиле.

Пришел я в фанзу, и опять просидел безвыходно 3 дня: боялся разболеться. Сидел и читал взятые из Орла с собой книги, особенно «Отечник» еп. Игнатия Брянчанинова. Это чудная книга. Она содержит в себе изречения св. отцов, выбранные из многих книг. Приобрести «Добротолюбие» 5-томное многим не по средствам, а в «Отечнике» кратко собрано все, что может управить внимательную душу ко спасению.

Газеты мы читаем вслух и, надо сознаться, часто возмущаемся наглой ложью некоторых писак о порядках и жизни нашей армии. Да и пишут-то часто люди, не бывшие здесь. Напр., пишут, что солдатам нечего есть, холодно, одежда у них плоха. На деле совершенно обратное, т. е. едят очень хорошую мясную пищу не менее двух раз в день, получают хлеб, чай, сахар, живут в землянках, в которых гораздо теплее, чем у нас в фанзах, у всех полушубки, валенки, суконные портянки, теплые чулки, папахи. Право, немцы больше правды пишут о нас. В их газетах, напр., прямо говорится, что в нашей армии все есть, что требует и время года и солдаткий желудок. Конечно, были дни и недели, когда трудно приходилось, напр., во время сражений, при отступлении и т. п. Но ведь нельзя же без этого: на то и война.

Теперь у нас, говоря относительно, затишье, т. е. больших сражений нет, а канонада пушечная, особенно из осадных орудий, и ружейная стрельба происходит ежедневно. Попривыкли мы к этому, и только, когда уже особенно расстучатся, тогда мы выйдем на полотно железной дороги посмотреть.

Глава IV

Набег