Зодчий. Жизнь Николая Гумилева - Валерий Шубинский

На сей раз Толстой точен. Свидетельства Шервашидзе и самого Волошина соответствуют его словам, внося в них лишь незначительные дополнения. Если верить Шервашидзе, Волошин, перед тем как сделать второй выстрел, «вдруг сказал, глядя на Гумилева: «Вы отказываетесь от своих слов?». Гумилев: «Нет». Волошин говорит, что «боялся, по своему неумению стрелять, попасть в Гумилева»; но, по словам Шервашидзе, он «довольно долго целился». Вячеслав Иванов (который сам свидетелем дуэли не был) утверждал, что это Гумилев «стрелял для приличия только, почти в воздух»[67], а Волошин «в упор и даже нарушив правила несколько». Нарушения правил, конечно, были, причем со всех сторон: нельзя напрямую разговаривать с противником на поле (для этого есть секунданты), предлагать противникам примирение следует прежде, чем заряжены и розданы пистолеты, а главное — в дуэли по команде осечка считается за выстрел, и Волошин не должен был поддаваться на требования Гумилева и стрелять вторично. По существу, Гумилев, как Сильвио, заставил своего противника ответить двумя выстрелами на один. Выстрел в воздух тоже, впрочем, был нарушением правил.

Полицейские Новодеревенского участка заметили дуэлянтов, записали номера таксомоторов и в тот же день допросили шоферов. На следующее утро к Шервашидзе на квартиру явился квартальный и спросил имена участников дуэли и секундантов, которые тот без запирательства назвал. Неизвестно, откуда информация попала в газеты. Ахматова обвиняла в разглашении подробностей поединка Волошина, но простая логика доказывает, что это не так. Репортеры получали сведения из полицейских источников — потому так и путали.

Дуэль «декадентов» заведомо должна была привлечь внимание прессы. Откликов было по меньшей мере шесть, причем все в двух газетах — «Биржевые ведомости» и «Русское слово».

«Биржевка» в вечернем выпуске за 23 ноября поместила статью «Две дуэли». Первая дуэль — легальный офицерский поединок: «гусар N. из полка N. приревновал жену к Иксу. Общество офицеров признало основания для дуэли достаточными». С гораздо большим сладострастием повествует газета о поединке между «модернистским критиком и поэтом М. А. Волошиным-Кириенко и художественным критиком и беллетристом Н. С. Гумилевичем (Немзером)». Откуда взялся этот «Немзер»? Утверждалось, что «дуэль проходила на пистолетах, на расстоянии двадцати шагов. Противники стреляли одновременно и после одного выстрела протянули друг другу руки».

Последнее, как мы знаем, неправда.

Главное же сообщение газеты, привлекшее всеобщее внимание, заключалось в следующем: «При осмотре места поединка в снегу была обнаружена калоша одного из участников дуэли».

Галоша принадлежала, кажется, Зноско-Боровскому. Гумилев галош почему-то принципиально не носил — полагал это немужественным или неизящным. Для фельетонистов «Биржевки» именно галоша эта стала, как нетрудно догадаться, особенно лакомым кусочком. 24 ноября там появляется фельетон Андрея Колосова (А. Е. Зорина) «Галоша»:

На следующий день «Биржевка» поместила эпиграмму А. Измайлова:

Над чем же смеялись фельетонисты — над «нелепой стрельбой из пистолетов» или над тем, что она обошлась без жертв?

Возрождение «феодальных предрассудков» было модернистской реакцией на достоевское бесстыдство и чеховскую беспомощность среднеинтеллигентского поведения. Пророки революционной демократии в свое время провозгласили внесословное достоинство личности, но у их паствы в крови, в детском воспитании не было традиции человеческого достоинства. Бурсацкие и мещанские корни давали о себе знать. Освободительная риторика слишком часто оборачивалась «правом на бесчестье». «Новые люди» умели противостоять государственной власти — но только ей. При столкновении с равным себе человеком они часто вели себя унизительно.