Черная смерть. Как эпидемия чумы изменила средневековую Европу - Филип Зиглер

Против плана Роджера никто не возражал, но один престарелый житель деревни, сидевший в конце стола, неловко заерзал. А что насчет Бартоломью Томасина, спросил он. Нужно ли позволить ему остаться? «Он должен уйти», – быстро бросил Роджер, прежде чем кто-то открыл рот. Произнося эти слова, он понимал, какими жестокими они должны казаться тестю Бартоломью, который тоже присутствовал на собрании. Но он думал о своей жене и детях и понимал, что прав. Смотритель поддержал бы Роджера, чтобы тот смог переубедить других жителей деревни, но его беспокоило, как бы священник не оказался против, возражая, что их христианский долг – помогать больным. Он бросил взгляд в конец стола, но священник сидел, опустив голову на руки, с таким видом, будто даже не слышал, о чем говорят. Тесть Бартоломью стал возражать, но без особой уверенности. Все понимали, что опасность слишком велика и не оставляет места сантиментам.

Внезапно священник вскочил. Крестьяне умолкли и в ожидании смотрели на него, но вместо того, чтобы заговорить, он повернулся и, шатаясь, пошел к двери. Неужели его так разозлил недостаток милосердия у паствы, нервно подумал Роджер. Они смотрели, как он ковыляет по дорожке в сторону ворот поместья, качаясь из стороны в сторону. Казалось, вот-вот упадет. «Священник слегка переборщил с выпивкой?» – спросил один из присутствовавших. Не успел он это сказать, как священник упал лицом вниз, потом попытался встать, но снова упал и замер. Роджер в секунду оказался рядом с ним. Священник дышал с тяжелым свистом, а его щеки так горели, что, коснувшись их, Роджер в страхе отдернул руку. Люди отнесли его домой и стянули одежду с его дрожащего в лихорадке тела. Под мышками с обеих сторон и в паху они увидели красные нарывы. Нарывы были еще небольшие, но не настолько маленькие, чтобы каждый, кто их видел, мог сомневаться, что это те самые страшные чумные бубоны, о которых они так много слышали.

Не глядя друг на друга, не говоря ни слова, люди выскочили из дома священника и разбежались по домам. Против такой огромной опасности, как чума, у них не было другого средства, кроме молитвы. И все же теперь болезнь священника, казалось, лишила их последней надежды. Если Господь первым делом поразил своего избранного слугу, то каким же должен быть его гнев в отношении остальных! На несколько часов все попрятались по домам, не рискуя даже выглядывать наружу. Чудилось, повсюду их поджидает ядовитое дыхание чумы. Было уже почти темно, когда Роджер взял себя в руки и вышел на безлюдную улицу. Он переходил от дома к дому и расспрашивал их обитателей. Других случаев чумы пока не обнаружилось. Священник у себя дома забылся беспокойным сном. Он ворочался с боку на бок, но лихорадка немного спала. Может, Блекуотер отделается легко? Может, Господь довольствуется этим ужасным предупреждением и смирит свой гнев? Казалось, впереди блеснул луч надежды.

Все это произошло в понедельник. Во вторник новых случаев не было, и жители деревни начали осторожно выскальзывать из своих домов и говорить друг с другом приглушенными голосами. В среду по-прежнему ни одного случая. Бубоны священника надулись и стали воспаленными и болезненными, но сам он пришел в сознание, и его болезнь не проявляла никаких признаков дальнейшего ухудшения. В противовес первоначальному отчаянию деревню охватила своеобразная эйфория. Неужели страшная опасность так быстро миновала? Большинство крестьян вернулись к работе на полях, и жизнь в целом начала возвращаться к норме. Заметив Бартоломью Томасина на пороге дома его тестя, Роджер вспомнил о своем намерении отгородить деревню от внешнего мира. Теперь, когда чума уже пробралась внутрь, в таких предосторожностях не было особого смысла.

Среда выдалась холодной, но ясной. Роджер поднялся в обычное время, с тревогой оглядел своих домашних и с облегчением увидел, что все хорошо. Еще одна ночь прошла спокойно. Он вышел в сад. В доме его тетушки стояла тишина, из трубы никакого дыма. Странно. Обычно она вставала раньше него. Охваченный внезапным предчувствием, Роджер побежал к двери. Приближаясь, он услышал, что изнутри доносится слабый стон. Старушка распростерлась на полу на куче соломы. Очевидно, силы оставили ее, когда она попыталась позвать на помощь. Ее лицо выглядело изможденным, налитые кровью глаза ввалились. Между сухих потрескавшихся губ выглядывал распухший язык. Она была почти без сознания, но, когда Роджер опустился рядом с ней, заметила его. «Воды! – прохрипела она таким тихим шепотом, что племянник едва расслышал ее. – Воды!» Когда он принес кувшин, она с жадностью принялась пить. Старушка не могла контролировать движения своего языка, и, несмотря на старания Роджера, много воды пролилось на пол. Когда кувшин опустел, она в изнеможении откинулась назад. Ее дыхание осталось хриплым, но после питья ей, видимо, стало немного легче.

Роджер направился к двери, намереваясь рассказать новости жене. Когда он вышел из хижины, откуда-то сзади раздался резкий крик. Из дома на улицу выскочила жена одного из жителей деревни. На руках женщина несла своего маленького ребенка, еще вчера здорового, улыбчивого четырехмесячного мальчугана, который теперь за несколько часов превратился в искаженное, корчившееся от боли создание. «Мой ребенок! Мой ребенок! – выкрикнула она. Потом снова: – Мой ребенок! Мой ребенок!» Вслед за ней из дома выбежал муж. С помощью Роджера он с трудом затолкал мать с малышом обратно в хижину. Но когда они вошли, ребенок вытянулся в последнем мучительном спазме и умер.

Скованный ужасом, Роджер вышел на улицу. Может, священнику стало лучше, и он сможет утешить по-прежнему бившуюся в истерике мать? Роджер быстро пошел к его дому, но, войдя внутрь, отшатнулся от жуткой вони. Бубоны у священника лопнули. Его глаза были открыты, руки сжаты в кулаки. Глядя вверх невидящим взглядом, он лежал мертвый в луже черной гнойной жижи, сочившейся из открытых ран. Роджер повернулся и выскочил наружу. Он вбежал в свой сад и рухнул на колени в сильнейшем приступе дурноты.

После смерти священника и в отсутствие управляющего единственным человеком в деревне, умевшим читать и писать, оставался его секретарь. Обычно он сопровождал управляющего в поездках, но на этот раз, к счастью, остался дома. Теперь он от имени судьи написал епископу, рассказывая о страшных событиях, произошедших в деревне, и умоляя как можно скорее прислать им нового священника. Один из вилланов отнес письмо к большой дороге и вверил его первому же проезжему респектабельного вида. Теперь деревне оставалось только ждать и надеяться.

Следующие два месяца