Преступно счастливая - Галина Владимировна Романова

— Поднимите руки, Сячин! — скомандовал другой голос за спиной.

Тот послушался, и тут же по его карманам зашарили чужие руки. Вытащили пистолет.

— Ствол чистый, не сомневайтесь, — пробормотал Сячин, держа руки высоко над головой. — И вам по-прежнему мне нечего предъявить. На мне крови нет!

— Я знаю. Разве что покушение на убийство. Несостоявшееся покушение… — произнес Волков. — Мы все слышали. Все откровения вашего, пардон, любовника. Убийца он. Сначала он убил семью Смородиных. Потом Угарову. Николаеву, следом Вишняковых. Думаю, вы были бы следующим.

— Вот именно! — фыркнул Сячин. И вдруг резко повернулся. И, судорожно задвигав кадыком, спросил: — А Стрельцова?! Почему вы не упомянули о ней? Он хоть и не болтал о ней сегодня, но это ведь он! Он! Больше некому!

— Нет, Иван Николаевич, ваш подопечный Марию Стрельцову не убивал. И вам это известно не хуже, чем мне. Потому что Вишняков успел отправить вам компромат перед тем, как умереть. Вы его получили и сожгли.

— Это неправда! — слабеющим голосом воскликнул Сячин.

— Правда… Мы нашли отделение связи, из которого он вам его посылал. И записи с камер наблюдения изъяли. Все подтвердилось. Он послал два конверта. Один на ваше имя, другой на имя вашей жены. Что было в вашем конверте, мы догадываемся. А что было во втором?

— Ничего! Ничего! То же самое! Просто он хотел меня перед женой уличить и…

— Всю жизнь врете! Всю жизнь, поразительно! — грустно усмехнулся Волков, приваливаясь к кухонной стене. — Не надо, гражданин Сячин. Не старайтесь. Мы знаем, кто убил Стрельцову. Это ваша дочь.

— Нет! Нет! Не надо! — заорал Сячин так громко, что отключенный им Игорь на диване заворочался. Его еще не успели сковать наручниками. — Бедная девочка! Она не виновата! Она просто… Это состояние аффекта!

— Она так и говорит, — согласно кивнул Волков. — Но это не так. Она настолько сильно возненавидела свою соперницу, когда узнала об измене жениха, что заранее спланировала убийство. В тот вечер она следила за Богданом. Он подъехал к дому Стрельцовой, но из машины не вышел. Уехал обратно. А тут вы! Она просто обомлела. Мало того что жених ей изменяет, так еще и отец изменяет ее матери. И с одной и той же шлюхой! Конец цитаты… — Волков, извиняясь, прижал руку к сердцу. — Она решила подождать вас, чтобы спросить. Надежда, что вы пошли к Стрельцовой, чтобы отчитать ее за Богдана, все еще в ней жила. Но когда вы вышли из подъезда, она вдруг передумала. И пошла к ней сама. И увидала ее на полу. Вы сильно ударили Марию, спровоцировав временный паралич. Но она бы выжила. Точно выжила, уверил нас эксперт после вскрытия. Если бы не смертельные раны, которые нанесла ей ваша взбешенная дочка. Она уже написала признательные показания. Она уже арестована.

— Но… Но так не бывает! Господи! Моя доченька! — Сячин закрыл лицо руками и вдруг понял, что плачет. — Она не могла! Она не хотела…

— Вы портите все, к чему прикасаетесь, Иван Николаевич. Все! Сначала этот детдомовский мальчишка, потом дочь. В ней ваша кровь.

— Заткнитесь вы, умник! — заорал вдруг Сячин, уронил руки вдоль тела, обвел кухню безумным взглядом. И неожиданно начал смеяться. Все громче и громче, еле успевая продавливать сквозь смех. — Все разгадали! Все! Обо всем догадались, кроме одного… Идиот вы, майор! Идиот!

Волков молча его рассматривал. Слабая догадка, мучившая его пару дней, вдруг начала обретать конкретные очертания.

— Игорь Малышко — это не Сережа Луков? — спросил он, попав ровно в паузу между приступом истеричного хохота. — Это…

— Да! Это Ваня Смородин! Его ненавидела пуще смерти Угарова! Из-за Ваньки ее уволили. Стала бы она помнить какого-то детдомовского пацана! Как же! Малышко — это наш Ванька, майор! Это он убил парня в пылу ссоры в дачном домике майским днем. Уговорил родителей не сдавать его в полицию хотя бы до утра, те собирались сразу же звонить. Правильные такие вот алкаши! Он уговорил подождать до утра. А ночью просто взял и сжег их всех вместе. Родителей своих и убитого им Серегу. И сразу ко мне бросился. Трясется весь, плачет, ноги мне целует. Говорит, век рабом вашим буду, только спасите… Я просто помог мальчишке, попавшему в беду. Гадкому, запутавшемуся мальчишке.

— И вы мучились, потому и перечисляли долгие годы деньги в тот детский дом, где когда-то жил Сережа.

— Да. Мучился, страдал, скучал. Я любил Сережу! Сильно любил. А Ванька ревновал. Он всегда был мерзким. К слову, неизвестно еще, кто из нас кого совратил, майор! Но на мне нет крови, слышите?! Нет крови на мне. Меня не за что отдавать под суд!

Волков потрясенно молчал. Потом сделал знак оперативникам забрать Сячина. И когда тот принялся требовать адвоката, заговорил ему в спину:

— Вы имеете право хранить молчание. Все, что вы скажете далее, может быть использовано против вас в суде, если вина ваша будет доказана.

— А за то, что я уже успел сказать?! — Сячин втянул голову в плечи, обернувшись на Волкова. — С этим как быть?

— А за то, что вы уже успели сказать, судить вас будем не мы. Загубленные вами души и судьбы под нашу юрисдикцию не подпадают. После того как вы стали невольным виновником того, что ваша дочь сломала себе жизнь и долгие годы проведет за решеткой…

Все присутствующие замерли, ожидая, что скажет дальше Волков. И он сказал:

— Думаю, вам с этим грузом просто не выжить…

Психотерапевт Иван Кравцов сидел у окна в мягком плюшевом кресле. Из открытой форточки доносился уличный гул; дерзкий весенний ветер трепал занавеску и нагло гулял по комнате, выдувая уютное тепло. Джек (так его величали друзья в честь персонажа книги про доктора Джекила и мистера Хайда) чувствовал легкий озноб, но не предпринимал попыток закрыть окно. Ведь тогда он снова окажется в тишине — изматывающей, ужасающей тишине, от которой так отчаянно бежал.

Джек не видел окружающий мир уже месяц. Целая вечность без цвета, без света, без смысла. Две операции, обследования, бессонные ночи и попытки удержать ускользающую надежду — и все это для того, чтобы услышать окончательный приговор: «На данный момент вернуть зрение не представляется возможным». Сегодня в клинике ему озвучили неутешительные результаты лечения и предоставили адреса реабилитационных центров для инвалидов по зрению. Он вежливо поблагодарил врачей, приехал домой на такси, поднялся в квартиру и, пройдя в гостиную, сел у окна.

Странное оцепенение охватило его. Он перестал ориентироваться во времени, не замечая, как минуты превращались в часы, как день сменился вечером, а вечер — ночью. Стих суетливый шум за окном. В комнате стало совсем холодно.

Джек думал о том, что с детства он стремился к независимости. Ванечка Кравцов был единственным ребенком в семье, однако излишней опеки не терпел абсолютно. Едва научившись говорить, дал понять родителям, что предпочитает полагаться на свой вкус и принимать собственные решения. Родители Вани были мудры, к тому же единственный сын проявлял удивительное для своего возраста здравомыслие. Ни отец, ни мать не противились ранней самостоятельности ребенка. А тот, в свою очередь, ценил оказанное ему доверие и не злоупотреблял им. Даже в выпускном классе, когда родители всерьез озаботились выбором его будущей профессии, он не чувствовал никакого давления с их стороны. Родственники по маминой линии являлись врачами, дедушка был известнейшим в стране нейрохирургом. И хотя отец отношения к медицине не имел, он явно был не против, чтобы сын развивался в этом направлении.