Преступно счастливая - Галина Владимировна Романова

— Да все вроде бы так, Иван Николаевич, — кивнул согласно Волков, изображая искусственное изумление. — Только вот женщина та обладала прекрасным здоровьем, каждое утро бегала на стадионе. Снотворного никогда не принимала, поскольку спала как убитая и без него. И тут вдруг…

— Все когда-нибудь случается в первый раз, — буркнул Сячин едва слышно.

— Ну да, ну да. Мы тоже так подумали. И хотели было уже закрыть дело за отсутствием состава преступления, да племянница покойной внесла смуту в наши стройные мысли. Убили, говорит, тетку-то мою. Разберитесь!

— За что? — поднял голову Богдан Сизов. — А за что ее могли убить? Старый одинокий человек… Я ведь что-то такое припоминаю. Игорь рассказывал про Веру Степановну. Что она померла, говорил.

— Игорь? Странно… — Волков загадочно улыбнулся.

— Что же тут странного? — не унимался Сизов. — Эту тетю мало кто забыть сможет. Она такое творила в школе, когда мы учились! Могла и в туалет наш мальчишеский зайти. И с сигаретами нас гоняла. И подслушивала, и стучала директору. Бр-рр… Ее не забудешь! — И снова повторил вопрос, с которого начал: — Чего тут странного?

— А то, что Игорь Малышко не мог ее помнить.

— Как это?! — Все взгляды сразу устремились к Волкову. — Почему?

Все, кроме взгляда Сячина. Тот смотрел на свои колени.

— А потому, что не было в тридцать восьмой школе ученика с такой фамилией и с таким именем. Игорь Малышко никогда не учился в тридцать восьмой школе в параллельном с вами классе, Богдан.

— Не понял! Но он всегда рассказывал истории, которые мог знать только человек, который там учился. У нас с ним были школьные истории, которые…

— Которые он знал, конечно, знал. Потому что учился там, но… Но под другим именем.

— О господи! — Иванов, честно, чуть не перекрестился. — Вы хотите сказать, что Игорь Малышко — это не Игорь Малышко?

— Совершенно верно.

— А кто он тогда?!

— Подозреваю, это детдомовский мальчик Сережа Луков, который сбежал из детского дома после одного несчастного случая, который произошел с его другом в дачном поселке. Сбежал, скрылся, считая себя виноватым сразу в трех смертях. А потом неожиданно объявился, но уже под другим именем. Именно по этой причине его так и не смогла найти, хотя искали долго! — И Волков, изогнувшись, чтобы ему не мешали плечи, спины, лица присутствующих, нашел взглядом Сячина: — Ничего не хотите рассказать нам по этому поводу, Иван Николаевич?

— Нет! — резво отозвался тот, не поднимая взгляда от коленок, руки он так и держал под мышками.

— Зря… Поскольку, думаю, без вашей помощи этот мальчик не смог бы заиметь новое имя, новые документы и опекунов. Вы помогли исчезнуть Лукову и появиться на свет Малышко. Разве нет?

Сячин промолчал. А Ирина, бедная Ирина переводила испуганный вопрошающий взгляд с отца на мать. Наконец решилась на вопрос:

— Но зачем это папе? Зачем?

— Затем, что твой отец помогал и помогает детдомовцам, — резким неприятным голосом ответила за мужа Вероника. — Меценат хренов! Я предупреждала тебя? Говорила, что от этих ублюдков одни проблемы? Вот, получай! Папа у тебя слишком добрый, дочка. Вот зачем.

— Думаю, причина не только в этом, — продолжил Волков, когда Вероника затихла, а дочь кивнула, принимая ответ матери.

— А в чем еще? — заинтересовался Минин, оторвавшись от своего дурацкого, на взгляд Иванова, конспекта.

Чего пишет, чего пишет? Юридической силы его писанина не имеет. Запомнить, что ли, не может, что здесь происходит? Красавец тоже, сказать нечего.

— Причина в том, что Сячина Ивана Николаевича и детдомовского мальчишку связывали некие отношения.

— Какие отношения?! — Лицо дочери вытянулось.

— Непристойные! Непристойные отношения, Ирина Ивановна. — Волкову эти откровения явно были неприятны. — Попросту, ваш отец соблазнял десятилетних мальчишек. В их числе, по нашим подозрениям, был детдомовский мальчишка Сережа Луков и его друг Иван Смородин. Вы знали Ивана Смородина, Богдан?

— Нет. Не был знаком лично. Не дружил, — ответил тот, честно глядя в глаза Волкову.

— И правильно. Вы учились в параллельных классах и не могли знать о жутком скандале, в эпицентре которого оказались этот мальчик и уважаемый господин Сячин Иван Николаевич.

— Это клевета, — неуверенно обронил Сячин, все так же не поднимая глаз. — И эта мерзкая женщина, оклеветавшая меня и Ваню, была тут же уволена.

— Да, мы знаем это. Нам это известно.

Иванов заметил, с каким облегчением выдохнул Волков. И понял, что у того чего-то не было, каких-то деталей, способных доказать, что это именно Сячин совращал пацанов. А тот вдруг сам сболтнул.

Но Волков и на этот раз оказался подготовленным, потому что продолжил со словами:

— Это не клевета, Иван Николаевич. Именно вы приезжали каждый раз за своей дочерью в школу на большом черном внедорожнике. И пока шли ее уроки, парковались за баскетбольной площадкой на тайном пятачке, заросшем кустарником, куда к вам торопились мальчишки. Иван Смородин и Сережа Луков. Это привлекло внимание вездесущей уборщицы Угаровой. Она начала наблюдать. И, не удержавшись от любопытства, в один из дней она в вашу машину заглянула. И что-то там увидала мерзкое. И поспешила доложить директору.

— Других внедорожников просто не существовало, да? — фыркнул Сячин неуверенно. — Только мой мог там стоять? Чушь какая!

— А вот и не чушь, Иван Николаевич. Вот и не чушь! — повысил голос Волков до сердитых интонаций. — Мы проверили. На тот момент в школе не обучались дети, у чьих родителей были бы именно такие машины, как у вас. Внедорожники имелись, несомненно. Десять штук насчитал мой помощник. Но ни одного черного. Ни одного. Это была ваша машина, Сячин. Ваша! В которой вы предавались… Мерзость какая!

В гостиной повисла такая тишина, что было слышно, как скребется карандаш следователя Минина по бумаге. Потом и этот звук выдохся, затих.

Иванов обвел всех взглядом.

Честно? Он пока еще не очень понимал, какое отношение имеет давняя история с растлением малолетних, что, к слову, ни хрена не доказуемо, к тройному убийству, которое произошло на его — Иванова земле.

Да, конечно, Сячину должно быть невыносимо стыдно сейчас. И перед женой, и перед дочерью. Будущего зятя стыдиться было нечего. У того у самого красивая рожа была в пуху по самые уши. Стыдно! Но не более того! Доказать невозможно. Заявлений от пострадавших нет. И лет-то, лет-то сколько прошло! Привлечь Сячина за это к ответу могут только близкие.

Вероника с красными щеками нервно теребила завязку на домашней широченной кофте. Интересно, бросит она теперь мужа своего, нет? Дочь-то точно общаться прекратит. Вон с каким отвращением глазищами ворочает в папину сторону.