Ne-bud-duroi.ru - Елена Афанасьева

Лиле посольская жизнь нравилась и не нравилась. Школа мало чем отличалась от старой московской. Все то же занудство. За территорию одних не выпускали. Только с мамой в выходные на посольском автобусе — и что это за заграница, если сидишь в доме, где каждая вещь привезена из Москвы, а на праздники ходишь в посольство, где ковровые дорожки, как в Доме Союзов, куда ее прошлой зимой водили на елку. Впрочем, всего этого московские одноклассники не узнают. Куда как приятнее будет ронять случайно в речи разные мелочи о заграничной жизни и королевским жестом одаривать всех вокруг жвачками. Засыпая, она мечтала, как придет на собрание перед первым сентября в невиданной одежде, как раздарит всем вокруг мелочи — ручки, карандашики, ластики, заколочки, каких в Москве не достать, как станет в классе королевой. Хоть на час, но станет.

Окна посольского дома выходили на обычную улицу, где шла своя жизнь. Через год после их приезда на улице этой построили несколько новых домов, и окна одного из них теперь смотрели в окно большой комнаты, в которой спала Лиля (спальня родителей окнами выходила во двор). Однажды, не в силах заснуть от жары, она подошла к окну и замерла. Прямо на уровне ее глаз в светящемся окне дома напротив двое занимались любовью.

То есть сначала Лиля даже не поняла, что они делали, — в советских фильмах в постели всегда лежали в наглухо застегнутых пижамах, а в следующем кадре после поцелуя на руках у счастливых родителей уже был толстощекий карапуз. В подготовительной группе детского садика нашлась парочка просвещенных, которые по ходу игры в войнушку, когда их вместе захватили «в плен», сидя в этом самом «в плену» в песочнице, поведали, что детки берутся из маминой письки, а туда попадают из письки папиной. Никакого впечатления на девочку это не произвело — пусть так. Но по дороге из садика мама, у которой Лиля попыталась проверить полученную информацию, закричала, чтобы она не смела повторять гадости, которые говорят эти противные невоспитанные мальчишки. И Лиля успокоилась. Значит, все неправда, вот вырастет и в восьмом классе узнает, что к чему. Так мама сказала.

В четвертом классе, когда, играя в пупсиков, Янка уложила их в кроватку одного на другого, велев: «Делайте ребеночка!» — Лиля попыталась сказать подруге, что это все грязь и неправда, но Янка только покрутила пальцем у виска: «Ты что, маленькая?! По-твоему, откуда дети берутся?» Лиля быстро собрала своих пупсиков с их матрасиками и одеялками и пошла домой. Не желая верить тому, что вес в мире начинается из такой грязи, Лиля спросила у Иры, правда ли то, что говорят во дворе. Ира покраснела и посоветовала спросить у мамы. Мама покраснела еще сильнее. Лиле казалось, что сейчас она успокоит, скажет, что все не так, что все эти ужасы и гадости, о которых говорит Янка, здесь ни при чем и дети появляются как-то иначе. Но мама с трудом выдавила из себя, что это может быть только с мужем и только после свадьбы и чтобы Лиля не собирала все гадости, которые говорят во дворе, а лучше бы подмела пол на кухне, в одиннадцать лет можно уже и помогать по дому.

Лиля вышла из маминой спальни ошарашенная. За ужином она не могла поднять глаз. Ей казалось невозможным посмотреть на папу и маму после того, как она уже знает, чем они занимались, чтобы сделать ее и Иру. Ночью, снова забравшись к Ире в кровать, она никак не могла заснуть. Только закрывала глаза, и ощущение гадливости подкатывало к горлу. Почему же тогда, еще в садике, мама сказала, что это неправда?! Почему мама соврала? И если все так плохо, почему же мама с папой занимались Этим?! А она сама? Она всегда знала, что у нее будут девочка и мальчик. Откуда же они возьмутся? Неужели для того, чтобы родить ребеночка, и ей придется делать Это?

Несколько дней потом Лиля не могла успокоиться. Шла в школу и разглядывала женщин и мужчин, которые вели за руку детей, думая, что и они занимались этим, чтобы своих детей завести. Вскоре она поняла, что не может разговаривать с мальчиками. На заседании совета дружины, куда Лиля как примерный председатель совета отряда ходила каждую неделю, Коля Марочкин из седьмого «Б», только что избранный председателем, вместе с комсоргом школы Толей Неклюдовым из 10 «А» говорили о субботнике, во время которого нужно посадить новые деревья вокруг школы. Но Лиля думала не о задании для ее класса, а о том, что у этих больших мальчиков есть эти самые штуки, которые пацаны во дворе называют противным словом, написанным в их подъезде аж дважды — на втором и на пятом этаже.

Как выглядят эти штуки, Лиля подсмотрела в учебнике по анатомии, который был у Иры. Но рисунок «Мочеполовая система (в разрезе)» никакого представления о реальности не дал. И при виде любого мальчика она с омерзением думала, что и у него в брюках есть такое! При каждой подобной мысли у нее рефлекторно сжимались мышцы влагалища, словно она хотела закрыть себя от свалившегося ужаса. Почему мама соврала тогда, когда она спрашивала ее в детском садике?! Ведь тогда все это не казалось ей таким ужасным! А как жить теперь?

Постепенно Лиля пришла к выводу, что если все это терпят, то потерпит и она. Один или два раза, чтобы родить ребеночка. И успокоилась. Подсознание спрятало перепугавшую ее мысль далеко-далеко, не позволяя пугать ее снова. И лишь иногда страх прорывался в самый неподходящий момент — на школьной линейке, пока она сдавала рапорт: «Товарищ председатель совета дружины! Пионерский отряд имени героя Советского Союза Вали Котика на торжественную линейку прибыл!», на дне рождения у одноклассницы, когда кусочек торта «Прага» вдруг не шел в рот, — как можно есть, когда напротив сидят мальчики, в штанах у которых такое!..

Лиля запретила себе об этом думать. Но то, что она увидела в окне напротив, парализовало ее. Она не сразу поняла, чем занимается эта пара, но сразу почувствовала нечто, необъяснимое словами (сейчас любой подросток назвал бы это «энергетикой» или «драйвом», но девочка конца 60-х не знала таких слов). Это нечто не давало ей оторваться от окна. Мужчина повернул женщину спиной к себе и лицом к окну и раздевал ее. Женщина, как серна в зоопарке, поворачивала шею, стараясь губами достать его губы, и одновременно по-змеиному извивалась, поймав подвластный только им двоим ритм. И только когда двое оказались на большой, занимавшей почти половину комнаты кровати, Лиля догадалась, что происходит. Она отскочила от окна, села на свой диванчик. Схватилась за пылающие щеки. Ой, как стыдно! Только бы родители не проснулись! Легла, укрылась, снова вскочила. Пошла на кухню, залпом выпив полкувшина воды, пролив еще половину на ночную рубашку. Намокшая рубашка прилипла к животу и ногам, предательски обозначив их темнеющее разделение. Снова подошла к окну, чуть раздвинула шторы.

То, что происходило в освещенной комнате напротив, напоминало завораживающий танец. И течение реки. И морской прибой. Волна накатывала за волной, и Лиля, отдавшись нарастающей силе этих волн, с упоением чувствовала их власть над собой. Если бы кто-то посторонний и опытный увидел происходящее со стороны, то объяснил бы несведущему ребенку смысл — она мастурбировала в такт чужой любви. Но пятнадцатилетняя девочка понятия не имела, что ее робкие, неосознаваемые прикосновения к собственному телу есть загнанная в самый дальний угол подсознания жажда любви.