Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу - Юлиан Семенов

а по поводу рясы – то, видимо, следует это считать неким рудиментом мученичества, вериг. Знаете, аристократы, уставшие от суеты, но не пришедшие к вере, придумывают себе альпинизм, лазанье по горам – это ж неудобно – не так ли? Ну, а люди веры постоянно ставят себя в рамки неудобства, поддерживая этим иллюзию постоянства в борьбе с грехом, излишеством, и одним из первых проявлений этих самоистязующих ограничений я считаю рясу, келью, воздержание от плотского греха…

– Понятно. Вы еще забыли упомянуть посты, голодания…

– Отнюдь. Я не упомянул их намеренно. Голод, поверьте мне, – великолепный лекарь, лет через сто его возьмут, так сказать, на вооружение звезды балета и варьете. Голод сохраняет молодость и конденсирует интеллектуальную работоспособность. Вообще медицина, гуманитарная наука, не говоря уж о технике, очень много получили от церкви.

– Не говоря о том, как многое в науке и в искусстве церковь запрещала, – не утерпел вставить Иван Ильич.

– Всякий запрет только кажется неразумным. Ибо что есть слаще запретного плода? Если бы человечеству было разрешено все – мы бы и по сей день ходили в овечьих шкурах. Но, простите, я отнимаю у вас драгоценное время. Чем я могу вам помочь?

– Лекарством.

– Каким?

– Видите ли, у моего…

– Это не суть важно, у кого… важно – что?

– Попал в руки бандитов, исполосован шомполами…

– Далеко ли отсюда?

– Семьдесят восемь километров четыреста сорок один метр.

– Сколько дней прошло с тех пор?

– Два.

– Врачебная помощь еще не была оказана?

– Только в порядке консультации – лекарств нет.

– Ну, лекарствами мы вам поможем. Как бы нам посмотреть вашего больного? Тащить его сюда на подводе восемьдесят семь верст…

– Семьдесят восемь…

– Семь и восемь – цифры из иудейской каббалы, я вечно их путаю.

– Тут вопрос не в подводе. Я его доставлю к вам мигом… Только, может быть, сначала вы дадите мне что-либо для него?

– Это рискованно. Среди братии есть великолепные доктора: диагноз был бы немедленно подтвержден необходимой лекарственной помощью. В ином случае возможны всякого рода трагические случайности. Допустим, я даю вам мази от ожогов или ран, а у человека больные легкие…

– Именно так и есть… – обалдело поглядев на отца настоятеля, сказал Иван, – вы прямо-таки смотрите сквозь человека.

– А, – махнул рукой отец настоятель, но уголком рта все же улыбнулся.

– Когда мне его к вам доставить?

– Завтра к вечеру успеете?

– Через час смогу привезти.

– Уж не по воздуху ли? – улыбнулся отец настоятель. «Черт его знает, скажешь про аэроплан – откажется лечить еще, – подумал Иван, – они ведь к авиации не очень. Под запретом она у них, значит, по его теории, лет через двадцать чудеса будут в небе вытворять».

– Автомобиль есть, – соврал Иван, – довольно потрепанный, – добавил он, памятуя, что достоверность лжи – в ее подробности, – но еще ходит.

– Я скажу приготовить для больного келью, – сказал отец настоятель и жестом показал, что аудиенция окончена.

Когда Иван, просветленный лицом, пошел к двери, отец настоятель спросил его:

– У вас еще есть ко мне что-то… Я готов выслушать.

– Есть, – согласился Иван, – есть, ваше преосвященство. Меня поражает, как мешают церкви, ее подвижникам, простите за прямоту – таким святым людям, как вы, деревенские попы – пьяницы.

Настоятель развел руками, плечами пожал и ответил:

– Не ведают, что творят… И подумайте сами – кто согласится поехать в деревенскую глушь? Думающие интеллектуалы всегда стремятся быть ближе к очагам мировой культуры. Хотя, впрочем, я считаю, что главный очаг мировой культуры обязан быть в человеке, он должен нести его в себе, как факел. Мне было так жаль святую веру, когда прекрасную сказку о храбром Данко написал Максим Горький, но не человек, исповедующий Христа.

– Если бы все люди веры Христовой были такими, как вы, – мир бы жил в счастье, – сказал Иван.

Настоятель отрицательно покачал головой:

– Ни в коем случае. Всегда следует помнить Маркса: всякое целое – не что иное, как единство противоположностей.

– Маркса? – обалдело спросил Иван. – Какого?

– Маркс один, – ответил настоятель и закрыл глаза.

И когда Иван Ильич вышел из кельи, настоятель попросил к себе колокольчиком служку, тот принес ему на подносе стакан воды и корку хлеба, настоятель начал свою трапезу и при этом сказал:

– Ну-ка, принесите мне те материалы, брат Ваган…

Брат Ваган, настоятелев служка, вернулся с кожаной папкой. Настоятель просмотрел папку и сказал:

– Да. Это он – судя по описанию словесного портрета… Сообщите, пожалуйста, в штаб к Антону Ивановичу Деникину, что завтра венгерского комиссара Перцеля Яноша привезет ко мне Иван Ильич Савостьянов – видимо, утром; по всему – архинетерпелив. Либо пусть сегодня же начинают их искать в радиусе восьмидесяти километров. Помогите мне встать, я пойду молиться за двух заблудших – мне жаль их.

А генерал со звездами поднялся навстречу Дрыжанскому, обнял его и долго ласкал, оглаживая плечи.

– Рад вас видеть, – сказал он, по-прежнему доброжелательно глядя на Дрыжанского, – экий затворник, ну что б зайти к старику, поговорить, винток составить…

– Ваше высокопревосходительство, я считаю это в определенной мере бестактным: у вас столько обязанностей.

– Ах, пустое, – сказал генерал со звездами, – всех дел не переделаешь и всех щук не переловишь. Вчера я выезжал на озеро, разбросал донышки, а ночью – ветер, все попереворачивало, не взял ничего – экая жалость.

– Щука – это, видимо, чисто спортивная рыба. Уха щучья меня в восторг никогда не приводила.

– Плохо, значит, уху делали. Сначала надо цыпленка отварить, после карася и карпа, а уж потом – щуку. Это – царская уха, только наоборот.

Генерал со звездами и Дрыжанский вдруг натолкнулись друг на друга взглядами и словно оттолкнулись, разлетелись в разные стороны, и поэтому наступила пауза – в определенной мере неловкая.

– Ах вы, хитрец, – сказал старый генерал и заколыхался в смехе, полном доброты и благорасположенности, – ну-ка, давайте, давайте, рассказывайте старику, что вы там намудрили?

– Ваше высокопревосходительство, – ответил Дрыжанский, также сияя улыбкой, – хитрость – моя профессия, мои будни. Которую именно вы имеете в виду?

– Уж и не догадываетесь?

– Право слово, я в растерянности.

– Уж и в растерянности! Я имею в виду ваши планы по поводу этого самого венгра…

– Вот в чем дело… Понятно, ваше высокопревосходительство. Я готов изложить вам мой перспективный план.

– Послушайте старика, Станислав Евгеньевич, – сказал старый генерал со звездами, – перспективные планы политического сыска пугают Верховного, потому как вы с вашими перспективными планами Россию в руки большевиков отдали. Сейчас важны сиюминутные действия, но не перспективные планы. Давайте одолеем врага, утвердим белую власть на всей территории империи, тогда займемся перспективой.

– Ваше высокопревосходительство, я считаю глупым не обращать внимания на акции наших врагов. Если вы внимательно проанализируете теорию и практику ленинского правительства…

– Нет никакого ленинского правительства!