Кстати о любви - Марина Светлая

Через полчаса заселялся в гостиницу. Дурацкий торшер с вызывающе ярким изумрудного цвета абажуром в тон гардинам – выбесил. Только зеленой гармонии ему сейчас и не хватало. Девушка-администратор, умильно хлопающая ресницами, заметно вздрогнула, когда он сердито спросил другой номер, и показала ему комнату, в которой он и остался.

Здесь вообще не было ни торшера, ни гардин. В качестве оформления выступали бамбуковые римские шторы и японская люстра. К счастью, не африканская.

Душ не снял напряжения, сон не принес покоя, и вечером Лукин предпринял еще одну попытку, крайне новаторскую – позвонил Валере.

- Да? – отозвался его гениальный друг.

- Есть предложение, подкупающее своей новизной. Идем нажремся.

- О-го, - только и смог ответить Щербицкий.

- А-га! Так как?

- Та я же… всегда… В «Мандарин»?

Лукин мысленно зарычал, а Валере выдал насмешливое:

- Тебе в «Мандарине» медом намазано?

- Нормальный клуб!

- Поэтому поедем в ненормальный. Через час в «Пещере».

Через час. В «Пещере». Было малолюдно, но уже жарко.

Как ярый комсомолец-нигилист Щербицкий приехал раньше. Партия сказала: «Надо». Комсомол ответил: «Есть». Совершенное воплощение.

Нигилизм же проявлялся в недоуменном и в каком-то смысле недовольном разглядывании ярчайшего примера уникального интерьера заведения – элемента «наскальной живописи» на корявой стене. Под коньяк – что заявленному нигилизму не противоречило.

Лукин вынырнул из ржавого полумрака светильников, видимо, имитирующих факелы. Водрузил на стол бутылку черного рома и два стакана. Сам расположился напротив Валеры и разлил спиртное. Один стакан толкнул по столешнице к Щербицкому. Тот на мгновение зацепился взглядом за его руку – кожа на костяшках пальцев была основательно счесана и темнела характерными пятнами.

- А ты уже кому морду бил? – поинтересовался Валера, кивнув на ладонь.

Егор вслед за ним глянул на свою руку, будто только заметил.

- На стену напоролся, - хохотнул в ответ.

- Чего-то тебя… совсем скрутило… ты хоть живой?

- Как видишь!

Валера усмехнулся, отодвинул свой коньяк и взял ром. Понюхал. Пригубил.

- За что-то конкретное пьем или за кого-то?

- Просто так, - Егор тоже отпил глоток и принялся вертеть стакан в руках. –

Вспомнил про твой способ примирения с действительностью. Решил проверить опытным путем.

- То есть… ты ее так и не догнал? – прямо в лоб спросил Щербицкий. – Или послала?

- Она уехала. Вчера из ресторана, сегодня из страны.

Валеркины брови подпрыгнули вверх, и некоторое время он молча разглядывал приятеля. Видимо, над чем-то размышляя. Потом сделал глоток рома и спросил – снова прямо и в лоб:

- Может, это к лучшему?

- Может, - согласился Егор.

- Думаешь, я не понимаю? – встретив «поддержку», оживился Щербицкий.

– Понимаю я! Да, у меня Алка, я без нее не мыслю… Но и ты тоже…

Разберешься с женой, устаканится… думать забудешь про эту свою… Ну бывает, что находит помешательство! Но пройдет же!

- Именно этим я и займусь. Разберусь с женой.

- Она же наверняка с ума сходит…

- Я не скрывал от нее, что она может этим не утруждаться.

- Ну не получается не утруждаться. Ты же вот… бухать приперся… из-за кого? Из-за русалки своей зеленоволосой?

- Я же сказал: просто так.

- А я тебе тогда нахрена? Чтоб не одному? Поведать, в чем твоя концептуальная ошибка?

- Ну поведай, гений, - усмехнулся Егор и отставил в сторону стакан.

- Пока не ушел от одной бабы, не связывайся с другой.

- Вообще-то ушел…

- Это она ушла! Вы бы помирились, и ты это знаешь. Но встряла эта…

- Я встрял. Туда, куда счел нужным. И отравил Ольге документы на развод.

- Тебе делать было нефиг? Ведешь себя, как пацан.

- Отвечая за свои поступки?

- А ты за них отвечаешь? Бросаешь беременную жену ради непонятно чего.

Если ты кому и должен, так это Оле. Это ей твоего ребенка растить.

- Я не отказываюсь от ребенка. Я развожусь с его матерью.

- Был бы ты посторонним человеком, мне было б похрену. А поскольку друзьями считаемся, я тебе правду… Говнюк ты, Лукин.

- А ты моралист, - мрачно сказал Егор.

Щербицкий крякнул и потянулся к бутылке.

- Моралист-алкоголик.

- Оксюмороном попахивает, - брякнул Лукин и сделал еще глоток из стакана.

- Откуда-то вдохновение брать приходится…

Егор промолчал. К нему вдохновение от спиртного не шло. Да он больше и не пил. И поглядывая на Валеру, периодически толкающего то ли тосты, то ли сентенции, определял для себя нечто подобное главной цели: оформить развод, чтобы иметь возможность разговаривать с Русланой без оглядки на двусмысленность их отношений. И как бы ни сходило с ума его чертово самолюбие, он был уверен в одном – однажды они встретятся и поговорят.

И он добьется от нее ответов на все свои вопросы.

- Я сваливаю, - сказал Лукин, поднявшись.

- Ясно, - хмуро ответил уже хорошо поддатый Валера. – Бухать ты даже сейчас не можешь… Отпустил бы себя – полегчало бы.

- Не хочу. Бухать не хочу. Тебе такси вызвать?

- Вызови… Алка точно прибьет, если сам поеду.

Лукин вызвал. Для Валеры и для себя. А едва оказавшись в гостинице, завалился на кровать и вырубился, будто сели батарейки.

Следующие дни батарейки функционировали согласно сертификату качества. Такой работоспособности, пожалуй, даже Марценюк не припомнил бы, а в его понимании Егор был знатным трудоголиком.

Лукин брался за все, что плохо лежало. И неплохо тоже. Писал статьи, редактировал чужие, общался с адвокатом, просматривал отобранный материал на ближайшие номера, гонял выпускающих редакторов, снова общался с адвокатом, подписывая в очередной раз очередные бумаги, и для полноты картины сам себя отправил в командировку – популярный аналитик проводил семинар в Праге, делясь опытом в области визуализации данных в журналистике.

Прошедшее время Егор мог измерить чем угодно – количеством слов, километров, мегабайтов, но не днями, в которых он существовал.

Календарь перестал иметь значение, не было будней и уик-эндов, даты слились в сплошной поток непрекращающихся занятий, которые отвлекали от осознания, что он скучает.