Кстати о любви - Марина Светлая

- Сейчас она настроена работать. За дальнейшее не ручаюсь.

- Ты б уже как-то… не знаю… вот так вот правда разводишься? С учетом всего, что вас связывает?

- Правда. Слушай, почему всех так интересует моя личная жизнь?

Марценюк смерил главреда удивленным взглядом, а потом широко улыбнулся.

- Ты начальство.

- Теперь ты за начальство. Пусть тобой интересуются, - усмехнулся Егор и вышел.

А в собственной приемной его подстерегал новый сюрприз, преподнесенный Таей. Она смотрела на него затравленным взглядом, прижимая к уху телефонную трубку, и удивленно хлопала глазами.

- Егор Андреевич! Агент Озерецкого на линии висит. Где вы ходите? – торопливо зашептала секретарша.

На этот звонок Егор Андреевич ответил из своего кабинета.

- Слушаю. Егор Лукин.

- Памела Ларс. Представитель Энтони Озерецкого, - сообщили ему. –

Некоторое время назад нам поступали предложения от вашего журнала относительно интервью. На сегодняшний день мы готовы обсудить детали.

Зависнув с трубкой у уха, Егор свободной рукой распустил узел галстука, сдавливавшего горло. Он выхватил взглядом свиток МедиаНы и смотрел на него, словно тот был шаром в салоне предсказательницы судеб, в котором

Лукин пытался разглядеть не будущее, а прошлое.

- Значит ли это, что мистер Озерецкий согласен дать интервью, - уточнил

Егор, не удивившись тому, как глухо прозвучал его голос.

- Совершенно верно, мистер Лукин, - бодро трещало из трубки. – Мистер

Озерецкий заинтересовался вашим предложением и готов сотрудничать с журналом.

Мысли в голове Егора замелькали слишком быстро, в отличие от недавних вялых размышлений.

Руслана пропала, Озерецкий появился. Додумывать собственную догадку не хотелось.

- Крайне неожиданное согласие, - вернулся он к Памеле.

- По ряду причин, мистер Лукин, он пересмотрел некоторые из своих принципов. Так как? «À propos» по-прежнему хочет получить для себя это интервью, и вы готовы обсудить детали?

Еще бы он был не готов! Шанс узнать, где Руслана. Может быть, даже встретиться.

- Разумеется, готовы! – Лукин говорил параллельно внутреннему монологу.

– Представьте ваши условия на нашу электронную почту. Вам подходит?

- Конечно. Единственный момент, который хотелось бы уточнить сейчас.

Энтони Озерецкий не планирует лететь в Киев, потому место встречи мы вам сообщим, если вас это устроит?

- Устроит.

- Прекрасно. В таком случае, мы с вами свяжемся.

Егор еще некоторое время смотрел в никуда, слушая тишину в трубке. Все же осознавая явившуюся истину – ему дали Озерецкого. Кто дал – понятно.

Почему дал – кажется, тоже понятно.

«Люди лгут, чтобы скрыть то, что стыдно. Или чтобы получить то, что нужно».

Ему вынесли приговор и привели в исполнение.

И единственным человеком, кто мог раскрыть Руслане глаза на беспринципного Лукина, была… Ольга! С ее искусством владения словом и страстью к украшательству она могла бы убедить самого закоренелого скептика. Что уж говорить о не раз обиженной Росомахе.

Выдав в пустоту витиеватое ругательство, Егор ломанулся к Залужной.

Теперь он знал, о чем будет спрашивать. И мог обрадовать ее заполученным интервью с Озерецким. Вот только Ольги не оказалось в кабинете. У Таи Лукин выяснил, что она уехала домой, куда он и отправился, чувствуя себя загнанным волком, мечущимся среди флажков.

Прокручивая в уставшей голове одновременно предстоящий разговор с

Ольгой, то, о чем рассказывала ему Руслана, и свою поездку к Озерецкому, Егор механически открыл дверь своим ключом и ввалился в квартиру.

В прихожей было темно. Свет лился из комнаты – вместе с негромкой расслабляющей музыкой. На пороге показалась Оля в шелковом лиловом халатике, открывающем стройные ноги. И с распущенными по плечам влажными волосами. Бокал в ее руке говорил исключительно о намерении расслабиться.

Некоторое время она молча смотрела на мужа – покрасневшими глазами.

Видимо, все-таки плакала. Потом тихо сказала:

- Ну проходи… рада, что приехал.

- Тогда обрадую тебя еще сильнее, - Лукин оперся о стену. Глаза его были сердитыми, но смотрели на нее равнодушно. – Твоя мечта сбылась.

Озерецкий согласен на интервью.

Оля подалась к нему – от неожиданности. Но тут же замерла, глядя Егору в лицо и словно бы ожидая, что еще он скажет. Ее губы растянулись в длинную улыбку, не обнажающую зубов. И она почти слышала, как бьется его сердце.

- Это очень хорошо, - ровно ответила Оля. – Можно будет выпустить в мартовском номере, как думаешь?

- Все зависит от того, когда я с ним встречусь.

Ее брови взмыли вверх, словно бы требуя объяснений. Но вслух она только негромко рассмеялась. Лукин улыбнулся вслед за ней, но это больше походило на ухмылку. Он крепко ухватил ее за плечо и встряхнул.

- Что ты ей наговорила?

- Ничего такого, что было бы неправдой! – ни секунды не раздумывая, выпалила жена. Не отпиралась – уже хорошо.

- Я представляю себе, как в твоем исполнении выглядела эта правда! Что?!

- То! Пришлось объяснить твоей глупой наивной дурочке, почему ты вообще с ней связался – толку от этой чертовой игры, если она не приносила результатов? Зато вот теперь… видишь? Интервью в кармане.

Цена твоей свободы! Я была права. С самого начала.

- И твоей тоже! – он с силой оттолкнул Олю от себя. – Ты просчиталась.

Ее голова мотнулась, вино из бокала расплескалось и на халат, и на его пальто.

- Да ничего я не считала! – закричала Залужная, не справляясь с эмоциями. - Я не знала, что ты в нее влюбишься! Не знала! Я не этого хотела!

- Так и мстила бы мне! Ей зачем было? – мрачно рявкнул Лукин.

- Это не было местью.

- А чем?

- Я защищалась. Ты сделал ход. Мне нужно было отвечать. Ты вынудил меня защищаться. Не такую уж неправду я сказала!

- Я не играл с тобой в шахматы.

- Ну да, развод с беременной женщиной – не шахматы, - рассмеялась Оля и порывисто приблизилась к нему. Их лица снова были на расстоянии выдоха. – Если хочешь знать, эту информацию я тоже не стала от нее скрывать. Даже она поняла, что ваш роман – не больше чем розыгрыш. Ну не бросишь ты мать своего ребенка, это за гранью!

Он пристально смотрел ей в глаза. Знал, что нет правых в случившемся. У каждого своя вина. Знал, что будущего у них тоже нет. Как бы ни сложилось, общего между ними не осталось. И ребенок – лишь обязательство, которое он принимает на себя.