Вера против фактов. Почему наука и религия несовместимы - Джерри Койн

Как я уже отмечал, концептуальные инструменты науки (но не звание ученого) доступны каждому. Наука, на мой взгляд, – это метод, а не профессия. Наука, понимаемая в этом широком смысле, включает в себя все действия, включая и действия сантехников и электриков, которые связаны с выдвижением и проверкой гипотез. В самом деле, мы занимаемся именно этим, когда ремонтируем машину или пытаемся найти потерянную вещь (мы при этом возвращаемся по своим следам, а не ищем где попало и не молимся о подсказке). Любая дисциплина, изучающая Вселенную с использованием методов науки в их широком понимании, способна в принципе отыскать истину и выработать знание. Если этого не происходит, никакое знание невозможно.

В законные «способы познания», таким образом, определенно входят история, археология, лингвистика, психология, социология и экономика. Все они, в большей или меньшей степени, пользуются научными методами. Историки, к примеру, проверяют существование Юлия Цезаря не только по его собственным произведениям, но и по трудам других авторов, в том числе его современников, которые дают непротиворечивую информацию, а также по монетам и статуям, изготовленным в то время. Отрицание холокоста, основанное в основном на самообмане, опровергнуто как в судах, так и учеными, вооруженными эмпирическими данными. Это рассказы выживших и местных жителей, показания охранников и лагерных чиновников (и, опять же, непротиворечивость всех этих данных); это фотографии газовых камер и процесса «селекции» в концентрационных лагерях; это остатки самих лагерей и официальные документы нацистов; это популяционные исследования, говорящие о серьезной убыли численности европейских евреев за время Второй мировой войны. Данные о плановом уничтожении евреев, цыган, гомосексуалистов и других категорий людей настолько серьезны, что отрицание холокоста можно классифицировать как «извращение» по определению Гулда.

Социальные науки несколько менее научны, поскольку до недавнего времени эти области знания были менее подвержены влиянию строгой науки. Анализ и выводы там, как правило, до сих пор намного менее строги, чем, скажем, в химии или биологии. Тем не менее социологи, опираясь на лабораторные исследования и наблюдения, могут делать проверяемые предсказания. Одно из подтвержденных предсказаний (мы могли бы процитировать Маркса в качестве источника) состоит в том, что увеличение материального неравенства делает общество более религиозным. Психологи часто ставят эксперименты, научные во всех отношениях: они контролируемы и воспроизводимы, а их результаты анализируются статистически. А экономика, которую часто называют темной наукой, становится менее темной, когда ставит эксперименты и исследует алчность и великодушие людей, как это происходит в поведенческой экономике – области исследований, представляющей собой сплав психологии и экономики. Поскольку микроэкономические теории проверять сложно – общества практически не воспроизводятся, – эта область будет, пожалуй, наименее научной из всех социальных наук. Тем не менее микроэкономика тоже вырабатывает знание, включая форму кривых спроса и предложения, снижение маржинальной полезности товара по мере его накопления (чем больше у вас пончиков, тем меньше вам нужен еще один), и относительно слабое воздействие повышения размера пособий по безработице на уровень безработицы.

А что с математикой и философией? С ними все немного иначе. Это, безусловно, полезные инструменты, которыми пользуются как естественные науки, так и здравый смысл, но сами по себе они не создают новых знаний о Вселенной. (Я не принадлежу к тем, кто считает, что математические истины существуют где-то там, во Вселенной, независимо от человеческого познания.)

Физик Шон Кэрролл говорит, что любое научное утверждение обязано обладать двумя качествами. Во-первых, должен быть представим мир, в котором это утверждение ложно, а во-вторых, оно должно (по крайней мере, в принципе) быть проверяемым при помощи эксперимента или наблюдения. С математикой не так. Теорема Пифагора должна быть верна во всех мирах, обладающих подходящей геометрией, но ее не проверяют, а демонстрируют. Именно поэтому математики говорят о доказательстве теоремы, тогда как физики говорят не о доказательстве, а об экспериментальных данных. Тем не менее было бы неправильно утверждать, что теорема Пифагора, значение числа π как отношения двух параметров окружности или теорема Ферма не являются знанием. Это и в самом деле знание (или «истина») – знание не о Вселенной, но о логических следствиях из серии предположений.

Философия тоже может создавать подобное знание – представление о следствиях, которые логически вытекают из определенных предположений. Хотя Ричард Фейнман пренебрежительно отозвался о ценности философии для науки в целом и физики в частности («Философия науки имеет примерно такую же ценность для ученых, как орнитология для птиц»), он был неправ в двух отношениях. Философия науки полезна для ученых, а орнитология полезна для птиц (многие орнитологи занимаются охраной природы). Философия, к примеру, определяет жесткие рамки для размышлений о таких вопросах, как сознание, эволюция и эволюционная психология; для поиска ошибок в таких псевдонауках, как креационизм; и для популяризации науки. Одна из величайших ценностей философии – ее способность находить серьезные логические ошибки. Хороший пример – диалог Платона «Евтифрон», который наглядно демонстрирует, что, вопреки утверждениям теистов, мораль большинства людей основана не на поучениях Бога, а на светских размышлениях. Это тоже представляется своего рода знанием.

Но будет ли сама по себе мораль способом познания? То есть существуют ли объективные нравственные «истины», которые можно и нужно открывать? Мне кажется, нет, потому что в конечном итоге мораль должна опираться на предпочтения: что-то представляется нам «правильным» или «неправильным», так как оно либо встроено в нас эволюцией, либо соответствует (или не соответствует) нашим представлениям о том, как людям следует вести себя в собственных интересах и в интересах общества. Некоторые нравственные предпочтения почти универсальны («убить невинного аморально»), но, как и моральные положения разных религий, нередко отличны в разных культурах. И когда такое происходит, приходится объяснять, почему одни поступки нравственны, а другие – нет. Подобные объяснения неизменно субъективны. Религиозные люди утверждают, что различают «хорошо» и «плохо» на основании откровения или Священного Писания, но в случае Ветхого Завета это означает одобрение некоторых практик (рабства, умерщвления за супружескую измену и работу по субботам), которые мы сегодня считаем однозначно безнравственными. Ветхозаветный Бог, кроме того, одобряет геноцид, ведь по его воле были полностью истреблены – мужчины, женщины и дети – хетты, амореи, хананеи, ферезеи, евеи, иевусеи и амалекитяне. Эти одобренные Богом деяния большинство верующих просто тихо не замечают.

Секуляристы вроде меня часто будут и консеквенциалистами. Они утверждают: нравственно то, что способствует возникновению предпочитаемой вами ситуации (гармонизации общества, благополучию и процветанию других людей и т. д.). А эти предпочтения могут (и должны) основываться на достоверной информации, полученной путем наблюдений и исследований, то есть науки. К примеру, если вы считаете, что пытки – это нехорошо, поскольку они не помогают получить от пленника полезные показания, способные спасти других людей, то это мнение можно проверить. Но даже если окажется, что при помощи пыток полезную информацию добыть можно, это не решит вопрос. Люди по-разному оценивают и взвешивают варианты: спасение жизней против причинения боли невинным людям или же против негативного действия, которое узаконение пыток оказывает на идеальный образ общества и доверие к нему. По какой единой шкале можно объективно измерить боль пытаемого, возможное спасение жизней как результат этой боли и брутализацию общества, которой, возможно, будет сопровождаться легализация пыток? Существует ли на свете «объективный» ответ на вопрос об аморальности абортов на поздних сроках беременности, особенно если тот, кто выступает против них, имеет религиозные мотивы?