Русская революция в Австралии и "сети шпионажа" - Юрий Артемов

А что думал Петров? У него не оставалось сомнений в том, что Бек-кет связан с АСИО, а также укрепились подозрения в отношении Бялогурского, ведь это он порекомендовал Беккета. Отрицательная реакция Владимира на прозвучавшее предложение была понятна. Беккета он толком не знал, доверять ему не мог и не исключал возможность провокации. В данном случае АСИО допустила промах, отстранив от вербовочного захода Бялогурского, с которым Петрова связывали приятельские отношения и который не отпугнул бы его предложением, сделанным без должной подготовки.

Но самым существенным было другое. В июле 1953 года Петров еще не был готов рассматривать возможность перехода к австралийцам как необходимый ему практический шаг. Для того, чтобы решиться на такой поворот в своей судьбе, ему требовалось внести окончательную ясность в свое положение в посольстве и в отношения со своим ведомством. Пока этой ясности не было, он хотел держать открытыми все варианты.

Показательно, что Петров не доложил в центр о попытке вербовки, что было грубейшим нарушением установленных правил и серьезнейшим проступком. Наглядное свидетельство того, что переход к австралийцам им рассматривался как одна из реальных возможностей. Разумеется, он не мальчик, чтобы вприпрыжку бежать за новыми хозяевами, когда те щелкнут пальцами. Пусть еще постараются, а он будет действовать в зависимости от развития события. Тянуть время, давая понять австралийцам, что не так-то легко переманить на свою сторону полковника разведки.

Петров не отказался от лечения у Беккета и 22 августа пришел на очередной осмотр. Офтальмолог воодушевился, но затем был обескуражен. Пациент пропускал мимо ушей все его слова «о лучшей жизни в Австралии» и настойчиво подчеркивал преимущества жизни в СССР. Беккет доложил в АСИО, что с Петровым ничего не выйдет и попытки уговорить его – «дохлый номер» (Петров – “a dead duck”)[441]. Врач не разгадал игры своего пациента, ведь если бы тот категорически не допускал перехода на сторону «противника», то вообще бы не явился на прием.

Между тем Петров искусно вел свою партию. Нервничал, переживал, но не терял профессиональных навыков. После разговора с Беккетом отправился к Бялогурскому, чтобы рассказать ему о новых происках офтальмолога и предупредить по-дружески – будь осторожен, Беккет связан со спецслужбами. Тем самым вновь заявлял о себе как «чистом дипломате», у которого и в мыслях не могло быть, что поляк докладывает той же службе, что и Беккет. В преддверии приезда нового посла Петрову было выгодно занять выжидательную позицию. Иллюзий не строил, но спешить не хотел. Появился шанс все спокойно обмозговать и, возможно, подороже себя продать, отчего было им не воспользоваться?

Бялогурский тем временем торжествовал – АСИО без него никуда, у Беккета ничего не выходит! Он потребовал прибавки жалованья до 25 фунтов в неделю, но к своему удивлению получил отказ. Спецслужба устала от порывистого и назойливого поляка и, главное, убеждалась в том, что разработка Петрова безрезультатна и ее следует остановить.

Обиженный агент сыграл ва-банк и обратился непосредственно к премьер-министру. Раз АСИО пренебрегла его услугами, а с американцами и Службой расследований Содружества не выгорело, следовало разъяснить ценность этих услуг руководителю государства и получить санкцию на дальнейшую работу с Петровым. Мензис поляка не принял, но тот дважды встречался с личным секретарем главы правительства Дж. Йиндом и передал через него письмо премьер-министру со своими соображениями относительно необходимости форсировать «дело Петрова».

В АСИО возмутились этим поступком и отчитали взбалмошного агента. Ему передали сообщение директора службы безопасности Ч. Спрая, что ею руководит он, а не премьер-министр, и поскольку Бялогурский этого не понимает, то теперь он окончательно уволен.

Петров не знал об этой разворачивавшейся драме и продолжал следовать выжидательной тактике. С одной стороны он торжествовал, рассматривая отъезд Лифанова как свою победу и открыто говорил об этом «коллегам по цеху» (Кислицыну, Антонову) и Бялогурскому[442], а с другой – понимал, что игра не окончена и радоваться пока рано. Он чувствовал, что находится в подвешенном положении. Полученная передышка была относительной, в посольстве его не оставляли в покое.

Хотя в июле было принято решение об отзыве посла, ему дали возможность провести необходимые при отъезде протокольные мероприятия и отбыть из Канберры только в сентябре. Это позволило организовать напоследок и сугубо внутреннее мероприятие – очередное партийное собрание, на котором досталось обоим супругам. Перебежчики подробно его описывали. Евдокии уделили особое внимание. В резолюции констатировалось, что «товарищ Петрова запугивала коллектив» и оказывала на него вредное воздействие с самого своего приезда. «Провоцировала распри и склоки в нашем посольстве и использовала своего мужа как рупор для осуществления своих планов». Подчеркивалось, что «эти двое зашли слишком далеко», пытались «поставить себя выше секретаря партийной организации и выше посла». Про то, что Петровы намеревались создать в посольстве бериевскую фракцию тоже было сказано[443]. Протоколы партсобраний отправлялись в Москву и «где надо» должны были прочесть суровый вердикт коммунистов.

Однако центр по-прежнему молчал и не отзывал Петрова. А вот Лифанова ожидали в Москве большие неприятности. Его деятельность в Австралии послужила предметом строгого разбирательства. По свидетельству современников, на Коллегии Министерства иностранных дел (вопрос о бывшем после в Австралии рассматривался в январе 1954 года) отмечалось, что если в первые годы своего пребывания в Австралии он работал более или менее удовлетворительно, то потом все пошло по нисходящей. Не проявлял инициативы, слабо занимался изучением страны пребывания, не уделял внимания контактам с местными государственными, политическими и общественными деятелями, членами дипкорпуса и т. д.

Конкретными доказательствами эти обвинения не подкреплялись, если не считать упоминания уже известных эпизодов с прощальным приемом в честь генерал-губернатора и приглашением на прием по случаю годовщины Октябрьской революции. Ничего не говорилось об урезанном штатном составе посольства, о настойчивых и не услышанных в Москве просьбах Лифанова прислать «подкрепление». Ему пеняли за то, что он не вел работы по повышению деловой и политической квалификации сотрудников посольства, словно это дало бы эффект, принимая во внимание общую слабость посольской команды.

Посла назвали «политическим обывателем». В наказание ему вынесли выговор и запретили в ближайшие два года занимать руководящие должности и работать за рубежом. Но в командировки его не направляли и по истечении этого срока. Лифанов занял должность директора Высших курсов иностранных языков МИД СССР. Учитывая то бедственное положение со знанием английского языка, которое отличало сотрудников посольства в Австралии, стимул для работы у него имелся.