Русская революция в Австралии и "сети шпионажа" - Юрий Артемов

Петров продолжал колебаться (это видно хотя бы из того, что он упорно подавал себя исключительно как третьего секретаря, отрицая свою связь с разведкой), но шаг за шагом сдавал позиции.

Операция готовилась с военной четкостью. Состоялось 12 встреч с Ричардсом и отдельно – дополнительные встречи с Бялогурским и Беккетом. Австралийцы контролировали все передвижения резидента и установили подслушивающее устройство в его автомобиле. Такие же миниатюрные устройства носили на себе Бялогурский и Бек-кет во время бесед с Петровым. Их распечатывали и тщательно изучали.

Дата ухода была намечена на 3 апреля, день приезда Е. Б. Коваленка, замены Петрова, и ни в коем случае не позднее. Петров опасался, что Коваленок мог привезти с собой специальные инструкции, «которые могли воспрепятствовать побегу в последующие дни», то есть, предписывавшие ограничить его свободу и держать в посольстве[456]. Потом выяснилось, что эти опасения были беспочвенны, но они наглядно свидетельствовали о нервном состоянии резидента.

Апрельский срок австралийцев устраивал. Он оставлял достаточно времени, чтобы использовать разоблачения, которых ожидали от Петрова, для подготовки к всеобщим выборам в конце мая и победы правящей коалиции.

С Ричардсом подробно обсуждался характер документов, которые передаст Петров. Контрразведчик подчеркивал особую заинтересованность австралийцев в материалах, которые указали бы членов Коммунистической и Лейбористской партии, сотрудников МИД, парламентариев и т. д., занимавшихся шпионажем в пользу СССР. За такие материалы Петрову обещали заплатить уже не 5200, а 10 000 фунтов. Забегая вперед, скажем, что искомых документов перебежчику найти не удалось, соответственно, не удалось и увеличить сумму вознаграждения.

Уточнялись вопросы, связанные с обеспечением безопасности беглеца. Он уверял, что если вернется в Москву, то его поставят к стенке, и ликвидаторы могут добраться до него даже в Австралии. Петрову обещали предоставить «новую личность» и поселить в надежном месте, которое не отыщут «подосланные убийцы».

Гарантии касались не только Петрова, но и его жены, и здесь возникла закавыка. Он пекся о Евдокии и по-своему ее любил. Но не в такой степени, чтобы рассматривать как верного и надежного товарища, которому можно поверять все тайны, с кем можно советоваться по всем вопросам, самым деликатным и жизненно значимым. Петров был эгоцентриком, и сколь ни важна была для него супруга, она все-таки не была важнее его самого.

К тому же уверенности в том, что Евдокия его поддержит и согласится на переход к «империалистическому противнику», у Петрова не было. Ей было что терять. У него все родственники умерли, он был один как перст. Как говорится, никто не заплачет. А у Евдокии в Москве оставались родители, брат и сестра. Если она останется на Западе, отец сразу потеряет работу. Но особенно Евдокия волновалась за мать и сестру. В Тамаре она души не чаяла – несмотря на разницу в возрасте, сестры были очень близки. В общем, Евдокия не допускала мысли о возможности расстаться с сестрой и матерью если не навсегда, то на очень длительное время. Советских начальников никогда не заботило воссоединение семей, особенно, когда это касалось семей изменников родины.

Пару раз Петров осторожно заводил с женой разговор о «теоретической» возможности ухода к австралийцам, но сталкивался с категорическим неприятием такой перспективы. Неудачной оказалась и попытка зондажа, которую предпринял Бялогурский (еще до начала переговоров с Ричардсом), когда они все вместе обедали дома у Петровых.

«Когда Петров на какой-то момент вышел из комнаты, Дуся по секрету сказала мне: „А знаете, Майкл, в марте или апреле мы уезжаем обратно в Москву“. Это оказалось для меня полной неожиданностью. Я не ожидал, что уже что-то готовится в этом плане, и ничего не слышал об этом от Петрова.

– Я не знал этого, – сказал я. – Если так, то мне очень жаль.

– Официального решения пока нет, – объяснила Дуся, – но уже известно, что мы возвращаемся на родину.

Какое-то время я раздумывал над её словами, а потом решил, что если я намерен что-то сказать ей, то говорить нужно сейчас. Момент не совсем подходил для этого, да и не было необходимости в каких-то особых ухищрениях. Я решил, что лучше завести этот разговор на личной почве, чем на политической.

– Не уезжайте, Дуся, – сказал я. – Оставайтесь здесь. Я бы очень не хотел, чтобы вы и Владимир уехали.

Больше я ничего не сказал, решив некоторое время выждать. Я хотел посмотреть на её реакцию.

– Я знаю, как вы дружны с Владимиром, – заметила Дуся. – Его тоже тяготит мысль об отъезде, в основном, из-за дружбы с вами.

– Ну, так и не уезжайте. Оставайтесь здесь с нами. И всем нам будет хорошо.

Дуся отнеслась к этому неодобрительно. – Не нужно так говорить.

Пока я готовил ответ на её слова, появился Петров. Он налил себе спиртного и на какое-то время мы оставили эту тему. Однако вскоре Дуся подняла её вновь.

– Вы всерьез говорили о том, что нам не следует возвращаться на Родину? – она обращалась прямо ко мне. Улыбка сошла с её лица. Ее голубые глаза стали холодными и жесткими.

– Конечно всерьез.

Дуся посмотрела на Петрова, а затем на меня. Вновь заговорив, она, судя по всему, обращалась к нам обоим.

– Я удивлена вашими словами, Майкл. Неоднократно принимая вас в моем доме я, естественно, считала, что вы испытываете симпатии к Советскому Союзу. Я хочу вам сказать следующее: каким бы несправедливым ни было отношение ко мне посла Генералова, я никогда не изменю Советскому Союзу. Я по-прежнему верю, что империалистическая, капиталистическая система не может сосуществовать с социалистической общественной системой. Кроме того, я также верю в принципы марксизма, ленинизма и сталинизма. Бесполезно уговаривать меня остаться здесь. Я все равно поеду туда, даже если мне станет известно, что меня там повесят.

– А что касается меня, – произнес Петров, – то мне все это до крайности надоело, и я хочу отдохнуть.

Тогда я громко и отчетливо произнес: – Вам обоим нужно отдохнуть. Конечно хорошо абстрактно толковать о марксизме, ленинизме и сталинизме. Как вы знаете, Дуся, я тоже ничего не имею против этого. Но лично я полагаю, что лучше всего было бы распахнуть все границы, чтобы люди могли свободно ехать туда, где им нравится.

Петров сразу же поддержал меня: – Это правильно, я тоже так считаю. Какая у нас с тобой, Дуся, была жизнь? Они преследовали нас и жестоко с нами обращались. А почему? Потому, что мы говорили правду. Господин «Большая шишка» Генералов не любит правды. Именно поэтому мы сейчас находимся в этом положении. Почему не сказать правду об условиях жизни в Советском Союзе? Знаешь, Дуся, ты поступай, как знаешь, а мне все это осточертело. Довольно, я сыт по горло.

Дуся не ответила, и если её как-то задели наши слова, то она не показала виду.