Бальзак без маски - Пьер Сиприо

И вот тот самый Лаффитт, который решил сэкономить на народных празднествах, готовится предоставить тридцать миллионов крупным собственникам, платежеспособным торговцам и предпринимателям.

Бальзак категорически против такой помощи, в результате которой в выигрыше окажется одно государство. «У одних, — размышляет он, — берут товары; у других — ценности. Однажды придется посылать книги тем, кто не умеет читать; кофе — тем, у кого нет хлеба; векселя — тем, у кого нет денег…»

«Слабость и нерешительность» — вот, по мнению Бальзака, главные характерные черты правительства. Правительство без конца лавирует. Вместо того чтобы «предложить власть молодежи» и использовать ее энергию, ее воображение, способные воодушевить остальных, правительство предпочитает съежиться и затаиться. Франция еще не подхватила «революционной болезни», но это может случиться. Самые отъявленные смутьяны, называющие себя «бунтовщиками», высланы в Алжир. «Наши министры не хотят, чтобы их поддерживали, и запрещают ассоциации». «Кого же они преследуют?» — задается вопросом Бальзак. Республиканцев. «Во Франции не наберется и тысячи сторонников республики. Но правительству повсюду мерещится республика».

«Весь народ жаждет, чтобы им правили», но после июля во Франции ничего не меняется. Трон воздвигнут, только его обладатель лишен власти. «Король царствует, но не правит». Подобно Карлу X, Луи-Филипп со всех сторон окружен друзьями, которые «стращают его либерализмом и либералами, которые советуют ему держаться подальше от друзей».

Палату следовало распустить, потому что она показала себя «недостойной революции, совершенной без ее участия», но, главным образом, потому что она представляет Францию 15-летней давности, страну «стариков, доктринеров и трусов». Бальзак именует эту партию прошлого наезженной колеей. «Сегодня либерал образца 1819 года постарел, поглупел, отупел и потерял способность к действиям, сделавшись похожим на эмигранта, вернувшегося домой в 1814 году». Палата ответила на предложение Лаффитта о роспуске отказом. Король настойчивости не проявил.

«Идея о слабости короля распространяется все шире, — пишет герцогиня Брольи Баранту. — Я думаю, что он слишком старается быть осторожным и считает своим долгом никому ни в чем не отказывать».

«Министры, — пишет Бальзак, — горько сожалеют, что у нас нет parliament-rump[27], и потому они лишены тех гигантских легальных и политических средств, которых не предоставила им новая ассамблея, облаченная властью».

Следовало ли распустить и Палату пэров? Во всяком случае Лафайет попытался оспорить наследственный характер пэрства: «Я никогда не мог понять, как можно быть законодателем или судьей по наследству». В конце концов добиться удалось лишь того, что были аннулированы назначения, «произведенные Карлом X».

Прочие пэры остались на своих местах, ведь кому-то надо было судить министров Карла X. Возле здания Пале-Руайаль ежедневно появляются делегации, скандирующие: «Смерть бывшим министрам!» Из семи обвиняемых арестовали четырех министров, и в их числе Полиньяка, схваченного в Гранвилле в момент, когда он собирался сесть на корабль, плывущий в Джерси.

Бальзак реагирует на события немедленно. 20 октября 1831 года он пишет: «Решится ли Палата пэров приговорить к казни людей, осужденных всей нацией?.. Чем больше будет тянуться этот процесс, тем большее брожение в умах он вызовет… Следует набраться смелости и принести министров в жертву. Во всей Франции не осталось уголка, который не грозил бы им смертью, и их последним прибежищем может стать лишь эшафот. Если пэры проголосуют за верное решение и сделают это быстро, они тем самым помогут правительству и спасут от грядущего уничтожения собственное право наследования».

Но кто возьмет на себя смелость вынести обвинительный приговор? Чтобы выйти из трудного положения, судебный приговор переделают в проект закона, упраздняющего смертную казнь за политические преступления. Он будет принят 225 голосами против 21[28].

Между тем Луи-Филипп пытался научить французов сосуществовать друг с другом, будь они либералами или легитимистами, бонапартистами или республиканцами. Но разве можно достичь согласия, покуда все партии не проникнутся чувством более глубокого почтения к родине и королю? Бальзака не прельщает «свобода Соединенных Штатов […], холодная, лишенная веселости и собственного лица». Та свобода, которая смешивает всех в одну кучу и без конца откладывает решения, кажется ему «нарядом Арлекина». «Вот уже три месяца разговоры убивают дело, как во времена Империи дело убивало разговоры».

«Луи-Филипп всегда будет хранить в кармане орла и цветок лилии», а также фригийский колпак, которым парижская толпа украсила Людовика XVI. «Король расточает ласки легитимистам, хранит супружескую верность бонапартистам и идет на небольшие уступки республиканцам». В повадках новой власти, готовой служить всем и каждому, «бегать за всеми подряд», Бальзаку видится «мошеннический трюк». Уважающее себя государство ждет, когда придут к нему.

Все эти тексты, написанные Бальзаком в 1830 году, предвосхищают политическую наполненность «Человеческой комедии». Равенство — не уравниловка, а гибкость социальной системы. Внук землепашца и сын торговца, Бальзак хочет, чтобы во Франции оставался класс бедняков, но чтобы «способные представители этого класса имели возможность проявить себя».

По Бальзаку, общество, признающее человека знатным лишь благодаря его состоянию, предпринимателем лишь благодаря его власти над рабочими и земельным собственником благодаря власти над крестьянами, — застывшее общество, лишенное истинной соревновательности.

Бальзак за сильную власть. Бернар Гюийон говорит о цезаризме Бальзака. Буржуазный либерализм, возникший как реакция на централизм якобинцев и Наполеона, ограничивает роль государства и развязывает руки предпринимателям, владельцам мануфактур и земельным собственникам, владельцам поместий.

Французское государство вынуждено искать компромисс между исполнительной и законодательной властями, между либералами партии движения и их противниками. Оно проводит политику «золотой середины». Такая власть, якобы приветствующая свободу, занимает неустойчивое положение и не может рассчитывать на доверие общества.

Охваченный презрением, Бальзак с 1832 года с головой бросается в легитимизм-, во имя того самого неравенства, без которого не может существовать общество: «Для счастья Франции было бы весьма полезно распространить эту идею шире».

В «Письмах о Париже» 1830 года Бальзак еще рассчитывает на массы: «Они обладают здравым смыслом, который не обманывает; впрочем, вся Франция инстинктивно понимает, что власть попала в руки людей, не способных к власти». Чтобы дать слово «массам», Бальзак жаждет образовывать их, «нести им свет», призывает бесплатно распространять книги, написанные специально для народного просвещения, такие, как «Здравый смысл старины Ришара».