Корни - Алекс Хейли

Услышав далекий собачий лай, Кунта пришел в ярость, какой раньше не испытывал. Он бежал как загнанный леопард, но лай становился все громче и громче. Оглянувшись в десятый раз, он увидел, что собаки его догоняют. А за ними придут и люди. Он услышал выстрел, и это заставило его бежать еще быстрее. Но собаки все равно его догнали. Когда они были совсем рядом, Кунта зарычал и опустился на четвереньки. Они стали бросаться на него, оскалив клыки. Кунта тоже оскалился и одним быстрым движением ножа располосовал живот первой собаки. Когда другая вцепилась ему в руку, он всадил лезвие ей между глаз.

Кунта снова побежал, но вскоре услышал за спиной топот лошадей. Он нырнул в густой кустарник, где лошади пройти не смогли бы. Прозвучал выстрел, еще один… Кунта почувствовал обжигающую боль в ноге и рухнул на землю, но потом поднялся и бросился дальше, когда тубобы закричали и снова начали стрелять. Он слышал, как пули впиваются в деревья над его головой. «Пусть меня убьют, – думал Кунта. – Тогда я умру, как подобает мужчине». Но тут пуля впилась ему в ту же ногу. Кунте показалось, что его ударили гигантским кулаком. Он с рычанием упал на землю и увидел, как к нему идут надсмотрщик и другой тубоб. Они держали ружья на изготовку. Кунта попытался вскочить, чтобы они снова выстрелили в него – и покончили с этим. Но раненая нога не дала ему подняться.

Другой тубоб приставил ружье к голове Кунты, а надсмотрщик стал срывать с него одежду, пока он не остался совсем голым. Кровь текла из его ноги, окрашивая снег. С ругательствами надсмотрщик избивал Кунту кулаками, потом его привязали к большому дереву.

Кнут впивался в плечи и спину Кунты. Надсмотрщик рычал и ругался, Кунта вздрагивал от каждого удара. Через какое-то время он больше не смог сдерживаться и закричал от боли. Но избиение продолжалось, пока он не потерял сознания. Плечи и спина его были покрыты длинными и глубокими рубцами. В некоторых местах кнут даже прорезал мышцы. В следующий момент Кунта почувствовал, что он падает. Он ощутил холод снега, а потом все вокруг почернело.

Кунта очнулся в своей хижине, и вместе с чувствами вернулась боль – мучительная и нестерпимая. Малейшее движение доставляло ему страдание. Он снова был в цепях. Но было нечто еще более страшное – обоняние подсказало ему, что он с головы до ног закутан в ткань, пропитанную свиным жиром. Когда старая повариха принесла ему еду, он попытался плюнуть в нее, но лишь подавился. Ему показалось, что она смотрит на него с сочувствием.

Через два дня Кунта проснулся рано утром от звуков, доносившихся с улицы. Ему показалось, что там какой-то праздник. Он слышал, как черные, собравшиеся возле большого дома, кричат: «Рождественский подарок, масса!» Кунта не знал, что они празднуют. Ему хотелось умереть, чтобы душа его соединилась с предками. Он хотел навсегда покончить с бесконечными страданиями в земле тубобов, где царит такая жестокость и зловоние, что здесь невозможно дышать. Он кипел от ярости: ведь тубоб не стал драться с ним как с мужчиной, а выпорол его голым. Когда поправится, он отомстит – и снова сбежит. Или умрет.

Когда Кунта наконец-то выбрался из своей хижины, на ногах его снова звенели кандалы. Черные стали его избегать. Они отводили глаза, старались не находиться рядом с ним, быстро уходили, словно он был каким-то диким животным. Только повариха и старик, который дул в рог, смотрели ему прямо в глаза.

Самсона нигде не было видно. Кунта не представлял, куда он делся, но был рад его отсутствию. Через несколько дней он увидел ненавистного черного. Вся спина его была исполосована кнутом – от этого Кунта обрадовался еще больше. Но теперь кнут надсмотрщика обрушивался на его собственную спину при каждом мельчайшем промахе.

Кунта знал, что за ним пристально наблюдают. Он стал работать, как остальные – быстрее и энергичнее, когда тубоб находился рядом, и медленнее, когда его не было. Кунта беспрекословно выполнял все, что ему поручали. Когда день заканчивался, он нес печаль, скрытую глубоко в душе, с полей в свою крохотную хижину.

От одиночества Кунта начал разговаривать сам с собой. Чаще всего мысленно, но иногда и вслух.

– Отец, – говорил он, – эти черные не похожи на нас. Их кости, их кровь, их сухожилия, их руки и ноги не такие, как у нас. Они живут и дышат не для себя, а для тубобов. У них вообще ничего нет – даже дети им не принадлежат. Они кормят и воспитывают их для других.

– Мама, – говорил он, – эти женщины наматывают ткань на голову, но не умеют правильно завязать тюрбан. Они не умеют готовить – почти во всей их еде есть мясо или жир нечистой свиньи. Многие из них спят с тубобами – я видел их детей, проклятых сассо борро, полукровок.

Кунта разговаривал со своими братьями – Ламином, Суваду и Мади. Он рассказывал им, что даже мудрейшим старейшинам не известно, насколько опасны тубобы. Самые свирепые звери не так страшны, как они.

Так проходила луна за луной. Вскоре острые иглы льда стали падать и таять, превращаясь в воду. А потом сквозь темную красноватую почву стала пробиваться зеленая трава, на деревьях набухли почки и снова запели птицы. Затем настало время пахоты и посадки семян в бесконечные борозды. И вот солнечные лучи настолько раскалили землю, что Кунта стал шагать очень быстро, а если нужно было остановиться, приходилось переступать с ноги на ногу, чтобы не обжечься.

Кунта по-прежнему выжидал подходящего момента и продумывал план, надеясь, что тубобы проявят легкомыслие и забудут о нем. Но ему казалось, что теперь за ним следят и черные, даже когда надсмотрщика и других тубобов нет поблизости. Нужно было найти способ избавиться от этого пристального внимания. Возможно, удастся воспользоваться тем, что тубобы воспринимают черных не как людей, а как вещи. Поскольку реакция тубобов на черные вещи зависела от того, как эти вещи действовали, он решил вести себя максимально пристойно, чтобы не вызывать подозрений.

Преисполненный презрения к самому себе, Кунта начал вести себя так, как это делали другие черные, когда тубоб находился рядом. Как бы он ни старался, ему не удавалось заставить себя улыбаться и лебезить, но он старался демонстрировать готовность помочь – пусть даже и не дружелюбие. А еще он изо всех сил старался показывать свое трудолюбие и занятость. К этому времени Кунта уже выучил много тубобских слов – он всегда очень внимательно прислушивался к тому, что говорили вокруг него – и на полях, и в хижинах по вечерам. Хотя сам по-прежнему не разговаривал, но стал показывать, что понимает.

Хлопок – одна из главных культур фермы – в земле тубобов рос очень быстро. Вскоре цветки его превратились в твердые зеленые шарики, а потом раскрылись, обнажив белый пух. Все окрестные поля побелели. Рядом с ними наделы Джуффуре казались просто крохотными. Настало время сбора урожая, и утренний рог стал звучать все раньше – по крайней мере, так казалось Кунте. Хлыст надсмотрщика начинал щелкать еще до того, как рабы поднимались с постелей.

Наблюдая за черными в поле, Кунта быстро понял, что в согнутом положении тащить за собой длинный холщовый мешок, куда складывали собранный хлопок, становится легче. Потом мешок тащили к повозке, которая ожидала сборщиков в конце поля, и высыпали. Кунта наполнял свой мешок дважды в день – средний показатель. Впрочем, были и такие, которые собирали хлопок так быстро, что руки их буквально мелькали над растениями. Другие ненавидели их и завидовали. Такие умельцы выкладывались на поле целиком и полностью, чтобы понравиться тубобам. К закату они успевали наполнить и высыпать свои мешки не меньше трех раз.