Джеймс Миранда Барри - Патрисия Данкер

– Ерунда, – сказал Уильям Боуден. – У всех собак совершенно разный характер. Он просто не может придумать другое имя.

На самом деле причина была гораздо более глубокой, чем могли вообразить оба друга. У Барри не было постоянного якоря в жизни. Он дрейфовал из страны в страну. У него не было близких друзей. Везде, куда бы он ни приехал, он находился в фокусе общественного внимания. Он редко оставался один. Первая Психея была его единственной ненавязчивой и верной конфиденткой. Он не мог себе позволить ее потерять. Так завязалась череда белых пуделей, которые весело семенили за ним, терпеливо ожидали у дверей, на верандах, под навесами, прыгали за мухами, недоверчиво посматривали под юбки дам, рычали на крыльце в темноте.

Джеймс Лафлин регулярно посылал в дом Барри какие-нибудь практичные подарки. Но с началом жары, когда дамы уже удалились в летние жилища повыше в холмах, Джеймс прислал Барри огромный букет диких орхидей, которые собрал в горных оврагах. Барри прислал с Исааком вежливую благодарность. Лафлин расценил это как разрешение прийти в гости и немедленно направился к доктору, несмотря на неурочный час, следуя по пятам Исаака по раскаленному граниту холма к зеленой веранде над морем. Свет висел в воздухе, нарисованный, словно воздушная сливочная глазурь. Тропа под его ногами была раскалена, листья растений съежились и обмякли на солнцепеке. Исаак шел медленно. Джеймс понял, что этот импульсивный визит – не к добру. Он стоял, потный и ослабевший, у зеленой двери Барри.

Доктор сидел в белой рубахе с короткими рукавами и курил на сквозняке.

– Вы крайне безрассудный юноша, – сказал он, протягивая Джеймсу ледяную руку. – От полудня до пяти вообще не следует двигаться. Как старший медик вашего гарнизона я бы мог приказать вам не вставать с дивана до вечера.

В комнате расплывался тяжелый пурпур орхидей. Джеймс взглянул в их глубокие желто-белые полосы, перекликавшиеся со старинным кружевом тихо колышущихся занавесей. Цветы не пахли, но каким-то образом заполняли всю глубину зеленых комнат.

– Спасибо. Я люблю цветы, – тихо и сдержанно произнес Барри.

Джеймс опустился на диван. Барри попросил принести для них кувшин холодной воды, и Исаак исчез. Они провели полуденные часы, куря, изредка перекидываясь парой фраз. Джеймс задремал почти на час и, проснувшись, обнаружил, что Барри сосредоточенно, без улыбки, внимательно смотрит ему в лицо. Джеймс извинился за свои дурные манеры и выпрямился, сонный и смущенный.

– Говорят, что вы проводите ночи в танцах, пьянстве и игре, капитан, вместо того чтобы спать. Поэтому вам сам бог велел спать днем.

– Слушайте, Барри, вы бы не хотели… я что… я хотел спросить, не хотите ли вы отправиться в горы… на недельку или даже на десять дней. Только мы с вами, и Психея, конечно. Я приглашаю – хотя я не думаю, что это нам дорого обойдется. Но, понимаете… мы бы прекрасно прокатились. Тут есть что посмотреть, а у вас сейчас в госпитале работы немного. Вы могли бы вернуться к пятничному приему. Ну, если вы хотите поехать, конечно…

Джеймс замолк. Он продолжал говорить, потому что боялся дать Барри шанс отказаться. Барри все так же смотрел на него в упор.

– Спасибо за любезное приглашение, Джеймс. Буду очень рад.

Барри впервые употребил в разговоре общее для них обоих имя. Джеймс вскочил с дивана и пожал Барри руку. Психея истерически залаяла.

– Прекрасно. Значит, договорились. Когда поедем? Надо скрыться от этой жары.

Барри все так же смотрел на него, но теперь к этому добавилась очень легкая ироничная улыбка.

– Завтра на заре. Если не будете буйствовать нынче ночью.

* * *

Большую часть первого дня они провели, любуясь видами. В мертвенной предрассветной прохладе пересекли орошаемую равнину за городом, быстрой рысью промчались по мягким песчаным тропинкам за зелеными кукурузными полями. Психея болталась под плащом Барри, выставив навстречу прохладному воздуху черный мокрый нос. Когда они стали медленно подниматься по белым каменистым холмам, солнце уже вовсю припекало им спины и головы. Но они уже оставили залив далеко позади, поворачивая вглубь острова вдоль ленты утесов. Внизу, ближе к берегу, виднелась бирюзовая полоса, повторяющая очертания порта и променада, которая пригвождала остров к глади еще более густой синевы. Движение воздуха обдавало лица жаром. Они спешились и осторожно двинулись по неровной тропе к огромной скале, потрескавшейся, неровной, с гигантскими полосами желтой охры в глубинах расщелин. Скала отбрасывала кривую тень на скудную растительность у подножия. Когда растения затрещали под сапогами и под копытами лошадей, воздух вдруг наполнился ароматом розмарина и чабреца. Барри, не снимая перчатки, помял стебелек травы между пальцами и вздохнул. В тени скалы воздух отступил и смягчился, но воды там не было.

Барри достал карту.

– В четырех милях есть родник, и дорога должна стать полегче. Как думаете, вскарабкаемся туда к середине дня?

– Конечно.

Психея упала рядом с Джеймсом. Она страдала от жары и была готова пойти на перемирие с красивым солдатом, к которому безудержно ревновала. Джеймс посмотрел на нее с опаской.

– Вы стрижете ей когти?

Барри кивнул.

Они сидели рядом, молча, пыхтя наравне с лошадьми, и смотрели на исчезающую линию голубизны.

– Не то что в Англии, правда? – сказал Джеймс.

– Нет, тут не так красиво, – ответил Барри. – Да это и невозможно.

Джеймс рассмеялся:

– Вот уж не думал, что вы такой патриот. Вы всегда так язвительны с соотечественниками.

– Это потому, что их идиотизм за границей усиливается. Я не думаю, что вы когда-нибудь слышали от меня критику в адрес самой страны.

– Но что такое страна, если не люди и то, что они делают?

Джеймс недоумевал. Он был привязан скорее к людям, чем к местам. Он никогда не понимал, почему ему следует почитать флаг. В его казарменном мире было принято яростно ругать честь и традицию в состоянии сильного опьянения. Англия как таинственная сущность, объект ностальгии – эта абстрактная идея была ему чужда. Впрочем, Барри с этим бы легко согласился. Он вспоминал нечто определенное. Доктор сидел прямой и серьезный и курил тонкую сигару.

Он немного помолчал, потом сказал:

– В детстве я провел много времени в сельской местности. Мы с семьей часто посещали поместье лорда Бьюкана в Шропшире. Когда я поступил в университет, я приезжал туда каждое лето. С мая по сентябрь я жил на ферме, на кухне, в полях. Посмотрите на эти сухие белые скалы, Джеймс, на которых ничто не растет, подумайте, как блестит свежая роса на борщевике вокруг пастбищ. Вспомните сиреневую наперстянку в лесу. Представьте себе белок, прыгающих на вашей лужайке. Вдохните аромат скошенной травы. Вспомните свечки конского каштана, белые и розовые, лихие и элегантные, которые колышутся над зеленью – свежей зеленью, – над юными весенними листами, сложенными как салфетки, у вас над головой. Подумайте о мелком, нежном дожде, мягком, как шелковый рукав женского платья у вас на щеке. Помните поздние заморозки? Тонкая белая корка среди маргариток. Прислушайтесь к птицам на заре. Вспомните долгие летние вечера, с голубыми тенями и густым золотом, позднее вечернее солнце, которое бывает только на севере. Взгляните на холмы, на эти мягкие, набухшие, округлые бугорки зелени. И принюхайтесь к воде, чистой родниковой воде, холодной как лед, журчащей по камням, где среди зелени цветут желтые ирисы и коровы вброд переходят ручей.