Сущность зла - Лука Д'Андреа

Бригитта впилась в них жадным взглядом.

— Это экспертное заключение о гидрогеологических рисках. Посмотри на подпись: узнаешь?

— Эви.

— Она еще не окончила институт, но в те времена никто не входил в такие тонкости. Достаточно было диплома геодезиста. К тому же Эви была известна в академических кругах. Для здешних мест этого с лихвой хватало, правда ведь?

— Что ты хочешь этим сказать?

— То, что это смертный приговор Гюнтеру.

Бригитта прочла. Когда она подняла глаза, я увидел в них черный, глубокий колодец отчаяния.

— Он таил это в себе… все время.

— Ему, наверное, пришлось нелегко.

— Его брат, — прошептала Бригитта. — Его брат. А я…

Она осеклась.

Бригитта в изнеможении привалилась к спинке дивана.

— Убирайся, Сэлинджер, — проговорила она.

5

Я вышел в ужасе от самого себя.

Почти что не обратил на него внимания.

На черный «мерседес» Манфреда.

6

Звонок Вернера застал меня, когда я искал место на подземной парковке больницы в Больцано. Я примчался в мгновение ока. Аннелизе выбежала навстречу. Белизна не поглотила зрение моей дочери. Кошмар не оказался пророческим. Операции не потребовалось, гематома рассасывалась сама собой.

Стены коридора закружились вокруг меня.

Аннелизе указала на дверь палаты:

— Она тебя ждет.

Я ринулся внутрь.

На этот раз я не стал рассматривать ни зеленые плитки, соприкасаясь с которыми скрипели резиновые подошвы моих ботинок, ни трещины на штукатурке стены. Реальность уже меня не страшила.

Клара лежала бледная, вокруг голубых глазенок — лиловые круги. Проклятые трубки все еще торчали у нее из рук, но я хотя бы знал, что девочка вне опасности.

— Папа, — позвала она. Как прекрасно снова слышать ее голос.

Я обнял дочку. Крепко-крепко — еще немного, и раздробил бы ей кости. Клара прижалась ко мне изо всех сил. Я чувствовал ее хрупкое тельце: талию можно было обхватить руками. К глазам у меня подступили слезы.

— Как ты тут, пять букв?

— Голова болит.

Я ее приласкал. Мне было необходимо до нее дотронуться. Убедиться, что это не сон.

— Врач, — послышался голос Вернера за моей спиной, — врач сказал, что у нее твердый лоб.

— Как у меня, — ответил я, не переставая ласкать восковое личико Клары. — У тебя твердый лоб, малышка?

— Я нехорошо вела себя, папа.

— Что такое?

— Я разбила санки, — сказала она.

И разразилась слезами.

— Мы смастерим новые. Ты и я.

— Мы с тобой вместе, папа?

— Конечно. Еще красивее.

— Те уже были красивые.

— Не важно. Какого цвета ты хочешь новые санки?

Клара отодвинулась от меня, снова улыбаясь.

— Красного.

— Тебе не надоел красный цвет? Может быть, розового?

— Розовый мне нравится тоже.

Она вроде бы хотела что-то добавить, но передумала, покачала головой и откинулась на подушку с болезненным стоном, который не ускользнул от меня.

— Когда ее выпишут?

— На днях, — ответил Вернер. — Хотят еще немного понаблюдать.

— Я нахожу это разумным.

Клара прикрыла глаза. Пошевелилась. Я взял ее руку в свои. Какая холодная. Я подул на нее. Клара улыбнулась. Ее дыхание стало размеренным.

Наконец девочка уснула.

Я долго смотрел на нее. И дал волю слезам.

— Как Аннелизе?

— Не хочет ехать домой. Очень устала. Но сражается как тигрица.

Моя Аннелизе.

— А ты как?

Вернер ответил не сразу.

— Мне нужна твоя помощь, Джереми.

Я повернулся в растерянности.

Вернер превратился в призрак самого себя.

— Все, что захочешь.

7

Я ничего не понимал до последнего момента. Даже когда Вернер взял остро наточенный топор, попробовал лезвие большим пальцем, подкинул его на руке. Потом зашагал по снегу, по целине, и я за ним.

Когда мы спустились по восточному склону Вельшбодена, у меня занялось дыхание.

Хотя с тех пор и выпал свежий снег, под его слоем можно было разглядеть кровь Клары. Снег такой красный, говорила Аннелизе.

Меня чуть не вырвало.

Вернер преклонил колени, положив рядом топор. Сложил руки, склонил голову. Он молился. Потом захватил горсть снега, запятнанного кровью моей дочери, слепил снежок и бросил в ствол ели. Не просто какой-то ели — той самой.

Ели, которая едва не убила мою дочь.

Я подошел ближе. Сантиметрах в сорока от земли было видно место удара. Содранная кора, темное пятно — не иначе кровь. И прядка волос. Я снял ее и бережно намотал вокруг пальца, поверх обручального кольца. Кивнул Вернеру. Понял наконец, зачем он привел меня сюда. Вернер передал мне топор.

— Первый удар за тобой по праву.

Я взвесил топор в руке. Хорошо сбалансированный инструмент.

— Куда бить?

— Сюда, — показал Вернер с видом знатока. — Надо рассчитать угол падения.

Ударив по стволу, я почувствовал отдачу от запястий до шеи. Даже застонал. Но не сдался. Подождал, пока стихнет боль, и ударил снова.

Вернер остановил меня:

— Теперь с другой стороны. Свалим эту сукину дочь.

Мы обошли вокруг ели.

И я ударил опять.

Щепки летели из-под топора, чуть ли не попадая в глаза. Я не замечал ничего. Бил. И бил снова. Вернер остановил меня. Указал на рану, истекавшую смолой.

Какой отвратительный запах.

— Моя очередь.

Вернер взял у меня топор. Широко расставил ноги, крепко уперся ими в снег. Плавно развернулся — было видно, что он проделывал это тысячу раз. Поднял топор. Лезвие зловеще сверкнуло. Потом завопил во все горло.

И ударил.

Еще.

И еще.

8

Дерево рухнуло, подняв сверкающий вихрь снега. Щепка, острая как бритва, не иначе как последнее оружие обреченной ели, просвистела в нескольких миллиметрах от моего уха.

Снег улегся. Альпийская галка издала свой зловещий крик. И снова наступил покой.

Я взглянул на Вернера. Он весь вспотел, глаза горели яростью и злобой.