Русская нация, или Рассказ об истории ее отсутствия - Сергей Михайлович Сергеев

«Евреи – это государство, хотя и без государственной организации, рассыпавшееся по лицу всего мира; это – нация, но только лишенная государственной формы, лишенная своей территории, даже своего родного языка (древний еврейский язык большей частью достояние ученых), притом разметавшаяся по чужим краям, по чужим государствам и народам, но тем не менее проникнутая национальным самосознанием, сохраняющая единство исторических национальных воспоминаний и чаяний… Высшее образование в России создает по отношению к массе простого народа особую среду, которую печать наша прозвала „интеллигенцией“, „культурным классом“ и за которой признает право народного представительства ео ipso, даже без выборов и полномочий. Для простого же народа все они – „господа“… Таким образом, вскоре сядут „в господах“ над нашим русским народом и евреи – не просто, как теперь, торгаши, но уже, в самом деле, как умственная, „культурная“, „общественная“ и уж, конечно, отрицательная, а не положительная сила. При нашей же общественной податливости, при известной трусости прослыть „ретроградом“ можно ожидать, что большинство наших мнимых либералов с либеральной предупредительностью обрадуется такому проявлению прогресса в нашем отечестве и подобно старинному возгласу изысканной вежливости: place aux dames (место дамам!) воскликнет: place aux Juifs! (место евреям!)» – писал в начале 1880-х гг. И. С. Аксаков.

Несколько ранее, в 1877 г. на страницах своего «Дневника писателя» Ф. М. Достоевский рисовал такую мрачную антиутопию: «…мне иногда входила в голову фантазия: ну что, если б это не евреев было в России три миллиона, а русских; а евреев было бы 80 миллионов – ну, во что обратились бы у них русские и как бы они их третировали? Дали бы они им сравняться с собою в правах? Дали бы им молиться среди них свободно? Не обратили ли бы прямо в рабов? Хуже того: не содрали ли бы кожу совсем? Не избили бы дотла, до окончательного истребления, как делывали они с чужими народностями в старину, в древнюю свою историю?» Прокатившаяся в начале 1880-х погромная волна в черте оседлости вызвала если не оправдание, то понимание как «борьба с эксплуататорами» не только в правых изданиях, но и в революционном «Вестнике „Народной воли“». Даже выступавший за еврейское равноправие Лесков в частных беседах признавался: «…сам боюсь евреев и избегаю их. Я за равноправие, но не за евреев».

Н. П. Гиляров-Платонов показывал в статьях начала 1880-х гг., что сила еврейства обусловлена социально-экономическими особенностями устройства Российской империи, и прежде всего ее юго-западных областей: «Наплыв евреев есть указание на слабость экономических сил, на опасность разложения: хирургические операции бывают необходимы, но еще необходимее терапевтические, в особенности гигиенические и диетические средства… к благополучному решению могут вести не столько ограничительные меры против евреев (а тем менее поощрительные им), сколько покровительственные и поощрительные прочему населению».

В 1880-х гг. впечатляющий рост еврейского влияния в хозяйственной и образовательных сферах наконец напугал самодержавие своей неподконтрольностью и вызвал ряд ограничений по отношению к нему. В 1887 г. была принята процентная норма для евреев в средних и высших учебных заведениях: 10 % в черте оседлости, 5 % – вне черты, 3 % – в столицах; в 1891 г. из Москвы выселили тысячи евреев и т. д. (Тем не менее расхожий миф об участии властей в организации погромов современными историками не подтверждается.) Но все это не решало проблему по существу, а только вызывало раздражение среди еврейской молодежи и толкало ее в революцию: если в 1871–1873 гг. доля евреев, привлеченных к дознаниям по политическим делам, составляла от 4 до 5 %, что соответствовало их доле в населении страны, то к концу 1880-х таковых уже было от 35 до 40 %. Реальный заслон «еврейскому нашествию» могли поставить только, говоря словами Гилярова – Платонова, «покровительственные и поощрительные» меры по созданию на основе русского крестьянства массового слоя грамотных крестьян-собственников, но до столыпинской реформы никаких шагов в этом направлении предпринято не было.

Крайне противоречивая и непоследовательная национальная политика самодержавия невольно вовлекла в процесс нациестроительства значительную часть нерусских народов России и/или сделала их питательной почвой для политической оппозиции. Романовы, сами того не желая, заложили мину под собственную империю. К ее русификации они шли с явной неохотой. «Народность» Николая I (по справедливому замечанию В. М. Живова, «самый неопределенный» элемент пресловутой уваровской триады) была столь же декоративна, как элементы древнерусского зодчества на классицистском фасаде храма Христа Спасителя. И лишь покровительство создателю русской национальной оперы М. И. Глинке можно поставить Николаю Павловичу в актив.

Несмотря на то что Великие реформы объективно вели к формированию институтов национального государства, на имперской идеологии это мало отразилось. Даже во время польского мятежа 1863 г., когда сама обстановка, казалось бы, диктовала национализацию официоза, Александр II был крайне осторожен в выражениях. В правке императором собственной речи, произнесенной 17 апреля в Зимнем дворце перед депутатами от разных сословий и обществ, накануне ее публикации, четко видно старательное дистанцирование от националистического дискурса. «Так, если в окончательной редакции мы читаем слова: „посягательство врагов наших на древнее русское достояние“, то первоначально рука царя вывела нечто существенно иное: „посягательство поляков на древнее русское достояние“ – и, скорее всего, именно эту фразу ранее услышали депутаты. В другом месте Александр вычеркнул националистически звучащий оборот, которым начиналась фраза о его гордости единством патриотических чувств народа: „Я как русский…“ Говоря об угрозе войны с Францией и Англией, Александр выражал надежду на то, что „с Божиею помощью мы сумеем отстоять землю русскую“, но в опубликованном тексте вместо двух последних слов читается „пределы Империи“» (М. Д. Долбилов).

Национализм Александра III, ставший в 1880—1890-х гг. государственной идеологией, дал очень мало практических результатов. Правление этого императора было слишком коротким, а меры, им предпринятые, – слишком паллиативными. Главным образом они выразились, за исключением торжества «русского стиля» в архитектуре (особенно в церковной) и оживления переселенческого движения, не в усилении русского доминирования, а в разного рода ограничениях по отношению к тем или иным «инородцам», скорее озлобивших последних, чем остановивших среди них сепаратные тенденции. Русификация Остзейского края, проведенная в те годы, была весьма поверхностной. Да, русский язык окончательно утверждался в качестве языка переписки правительственных и местных сословных учреждений, а также последних между собой и языка преподавания в Дерптском (с 1893 г. – Юрьевском) университете; сословные полицейские учреждения заменялись государственными; из ведения «рыцарства» изымались народные школы и учительские семинарии и переходили в подчинение министерства народного просвещения. Тем не менее до фактической ликвидации особого статуса немецкого дворянства было очень далеко: дворянские организации сохранили свою автономию, они продолжали руководить земским делом и лютеранской церковью; в крае так и не был введен суд присяжных, сохранилась подвластная рыцарству волостная и мызная полиция. Пользуясь связями в Петербурге, бароны стойко продолжали отстаивать свои интересы.