Русская нация, или Рассказ об истории ее отсутствия - Сергей Михайлович Сергеев

Поразительно, но при этом Ильминский был однозначным противником перевода Библии и литургии на современный русский язык. Велась и активная издательская деятельность. Казанская учительская семинария, центральное учебное заведение в системе Ильминского, с 1875 по 1892 г. выпустила 150 книг на инородческих языках – татарском, чувашском, черемисском, вотяцком, киргизском (казахском), тунгусском, самоедском… Совокупный тираж этих книг составлял более полумиллиона экземпляров. Только татарский букварь Ильминского переиздавался 17 раз общим тиражом 48 тыс. копий. Эта система, несмотря на резкую критику со стороны оппонентов, просуществовала до конца императорской России.

Разумеется, Ильминский думал, что его деятельность будет способствовать русификации инородцев, абсолютно не понимая (как и его покровитель Победоносцев) специфики нациостроительства в эпоху модерна, полагая, что главный фактор национальной идентичности – религия. Но то, что хорошо работало в Московском царстве, во второй половине XIX в. было уже архаикой, которая, попадая в модерный контекст, давала совсем другие результаты. Ильминский и его последователи, по сути, провоцировали у просвещаемых ими народов «национальное пробуждение», создавая национальные письменные языки и кадры для будущих национальных интеллигенций.

«Возникновение целых групп кряшенских, чувашских, черемисских интеллектуалов было беспрецедентным явлением. До того как система Ильминского воспитала пару поколений учителей-инородцев, представители этих этнических групп могли получить образование только в русских начальных школах и с обязательным изучением русского языка. Для того чтобы избежать остракизма как со стороны своих собственных народов, так и со стороны русских, инородцам, получившим такое образование, приходилось отождествлять себя с русскими. В рамках же системы Ильминского, уже имея собственный письменный язык, а также играя особую социальную роль в своих родных сообществах (учителя и священнослужители), образованные инородцы начали склоняться (порой даже вынужденно) к поддержанию собственной, нерусской идентичности», – пишет американский историк Роберт Джераси.

Совершенно особый, неповторимый сюжет – еврейский. В большинстве своем ставшие российскими подданными после присоединения к России Западного края, а позднее Царства Польского, сыны Израиля, верно следуя ветхозаветному правилу, стремительно плодились и размножались, демонстрируя «в течение всего XIX века… более высокий естественный прирост населения, чем подавляющее большинство других этнорелигиозных групп Российской империи, в результате чего их доля в населении империи возросла с 1,5 % в 1800 году до 4,8 % в 1880 году» (А. И. Миллер). Таким образом, Россия стала страной, где проживало более половины мирового еврейства. Сосредоточием последней стали города Запада и Юга, где доля еврейского населения была очень высока, например, в Минске в 1897 г. – более 52 %, в Кишиневе к 1900 г. – около 45 %.

Правительственная политика по отношению к евреям до 1880—1890-х гг. вовсе не была сплошь запретительной, напротив, практически весь предшествующий XIX в. власть с усердием, достойным лучшего применения, старалась «слить этот народ со всем населением России» (А. Д. Градовский) путем распространения среди него просвещения и «по лезных занятий» (чего стоит закончившаяся бесславным провалом многодесятилетняя эпопея привития этому почти сплошь городскому населению любви к земледельческому труду, ярко описанная А. И. Солженицыным в первом томе его книги «Двести лет вместе»!), а в период Великих реформ «подданные иудейского исповедания» получили немало существенных льгот. Черта оседлости (Юго-Запад империи), за пределами которой евреям запрещалось жить (исключая выкрестов, купцов первой гильдии и лиц с высшим образованием), вовсе не была непроницаемой, о чем красноречиво свидетельствует статистика роста еврейской общины Петербурга: 1855 г. – менее 500 человек, 1910-й – почти 35 тыс.

Еще более важен качественный рост еврейского элемента, который с 1860-х гг. захватывал все более и более серьезные позиции в торгово-промышленном классе и интеллигенции. В середине XIX в. евреи бесспорно преобладали среди купцов черты оседлости. Даже в Петербурге в 1881 г. они умудрились составить 43 % маклеров и 42 % ростовщиков. Евреи фактически монополизировали хлебный и лесной экспорт и до введения государственной монополии на винокурение и питейную торговлю 1896 г. играли важнейшую роль в этом чрезвычайно прибыльном бизнесе. В середине 1880-х еврейское происхождение имели 18,4 % купцов первых двух гильдий по стране в целом, а в начале XX в. – 35 % российского торгового класса. Наплыв еврейской молодежи (получавшей неплохое начальное образование в еврейских религиозных школах, щедро финансируемых государством – даже в начале XX в. более чем на 52 %) в средние и высшие учебные заведения был поистине наводнением: в 1880 г. евреи занимали места 12 % всех учащихся гимназий (в черте оседлости – более трети), а к 1886 г. – 14,5 % всех студентов (в Одесском университете каждый третий студент был евреем). Соответственно рос их процент среди людей «интеллигентных профессий», так, в 1888 г. по Петербургскому судебному округу евреи составляли 21 % всех присяжных поверенных и 39 % помощников присяжных поверенных.

Обладая повсеместно отмечаемой современниками крепкой этнической спайкой, основой которой было до 1844 г. официально признаваемое общинное (кагальное) самоуправление, евреи казались неким несущим в себе угрозу «государством в государстве» – и правительству, и значительной части образованного общества, и малочисленному и слабому русскому «среднему классу», видевшему в них опасных конкурентов, и социальным низам, особенно в черте оседлости, где они на каждом шагу встречали еврея в роли ростовщика или корчмаря. И нельзя сказать, чтобы эти страхи были лишены основания – совершенно очевидно, что евреи претендовали на доминирование в тогдашнем российском бизнес-сообществе («место русского купца все более и более занимается евреем» – Вл. И. Гурко, 1902 г.) и уже делали нешуточные заявки на аналогичное доминирование в культурной жизни (Чехов с явным раздражением записал в дневнике 1897 г.: «Такие писатели, как Н. С. Лесков и С. В. Максимов, не могут иметь у нашей критики успеха, так как наши критики почти все – евреи, не знающие, чуждые русской коренной жизни, ее духа, ее форм, ее юмора, совершенно непонятного для них, и видящие в русском человеке ни больше ни меньше, как скучного инородца. У петербургской публики, в большинстве руководимой этими критиками, никогда не имел успеха Островский; и Гоголь уже не смешит ее»). При этом степень их реальной русификации была под большим вопросом.

Уже с начала 1860-х русская националистическая публицистика стала бить тревогу по поводу еврейского вопроса, а с рубежа 1870—1880-х его обсуждение стало приобретать характер мании преследования. В 1880 г. «Новое время» опубликовало «письмо в редакцию» под показательным для такого настроения заголовком «Жид идет». Сам издатель этой весьма популярной газеты А. С. Суворин также неоднократно обращался к данной теме, предупреждая, что для русских «ничего не будет завидного в том, что вместо немцев явится культуртрегером ловкий и даровитый еврей, получивший все права гражданства и наполнивший высшие учебные заведения…».