День, когда мы были счастливы - Джорджия Хантер

– Рабочие, подходите ко входу для получения пайка. Возьмите вещи с собой.

Белла закрывает глаза. Скоро перед зданием выстроится очередь. Она представляет охранников, которые должны отконвоировать евреев на железнодорожную станцию, и гадает, те ли это охранники, которые следили за путем ее родителей на верную смерть. У нее сводит желудок. Где Яков? Она сумела пробраться в уборную в восемь двадцать пять, на пять минут раньше. Прошло как минимум полчаса. Он уже должен быть здесь. «Пожалуйста», – молится Белла, слушая, как каждые несколько секунд пот с тихим шлепком капает с подбородка на цементный пол и борясь с порывом выбежать из уборной и крикнуть охранникам, чтобы забрали и ее тоже. «Пожалуйста, Яков, поторопись».

Наконец раздается тихий стук в дверь. Белла выдыхает и осторожно слезает с унитаза. На ее двойной стук сразу же раздаются четыре ответных. Она отпирает дверь. Яков кивает с очевидным облегчением от того, что нашел ее здесь.

– Прости, я опоздал, – шепчет он.

Он берет у нее чемодан и выводит из уборной, прижимаясь к стене. Вытирая пот с лица, Белла глотает свежий воздух, с радостью передав себя в руки Якова, чтобы просто идти следом.

– Видишь поле сразу за мужским бараком? – спрашивает Яков, показывая пальцем. – Нам туда. Но сначала нужно добраться до барака.

Белла, прищурившись, смотрит на длинное приземистое здание, до которого метров тридцать. Позади него забор, окружающая территорию стена из металлической сетки и колючей проволоки, а за ней их цель – поле переспелой пшеницы.

– Нам придется бежать, – шепчет Яков. – И надеяться, что никто не увидит.

Он опасливо выглядывает из-за угла здания с туалетами и пересказывает, что видит: хвост очереди, тянущейся вокруг склада от входа, трое замыкающих охранников, подгоняющих последних нескольких рабочих. Через несколько долгих минут Яков тянется за спину и берет Белу за руку.

– Они ушли, – говорит он. – Быстро. Бежим!

Он дергает Беллу вперед, и скоро они, поднимая пыль, бегут к полю, повернувшись спиной к складу. Через несколько секунд легкие Беллы горят, но она думает только о том, чтобы держаться за Якова. И еще ей хочется оглянуться и посмотреть, не заметил ли их кто-нибудь, но она боится, что если обернется, то может запаниковать и встать как вкопанная. Тридцать метров сжимаются до двадцати, потом десяти, пяти, и потом они замедляются, забежав за мужской барак, прижимаются спиной к деревянной стене, втягивая воздух в горящие легкие. Белла наклоняется вперед и упирается ладонями в колени, чувствуя, как сердце колотится в груди. Бег чуть не стал последней каплей, но при этом расшевелил что-то в ней. По крайней мере на мгновение вернул ее в собственное тело.

Они дышат как можно тише, несмотря на нагрузку, боясь услышать шаги, крики, треск выстрелов. Ничего. Яков выжидает целую минуту, прежде чем высунуть нос за угол. Похоже, их никто не заметил.

– Идем, – говорит Яков, и они идут к забору, теперь их не видно.

Возле забора Яков встает на колени и достает кусачки. На лбу выступает пот, пока он методично перерезает стальную поволоку, делая достаточно большую дыру, чтобы они смогли пролезть.

– Любимая, ты первая, – говорит он, поднимая сетку.

Белла на животе проползает в дыру, Яков передает ей чемодан и лезет следом, опуская за собой металлическую сетку на место.

– Пригнись, – говорит он.

Они пробираются к полю, после чего опускаются на четвереньки и ползут, их окружают стебли перезревшей пшеницы, которая качается, пока они потихоньку удаляются от недавно перерезанного забора, от склада и товарных вагонов, куда сажают мужчин и женщин, которые еще ночью спали бок о бок с ними. Белла вспоминает, как так же утром ползла через луг ко Львову в начале войны. В то время ей казалось, что так много поставлено на карту – впереди ждала неизвестность. Но по крайней мере тогда у нее была сестра. У нее были родители.

Через несколько минут они с Яковом останавливаются, встают на колени, чтобы посмотреть сквозь колосья назад. Они проползли довольно много – склад кажется маленьким, как бежевый кирпич на горизонте.

– Думаю, мы в безопасности, – говорит Яков.

Он приминает колосья вокруг, чтобы можно было вытянуться и полежать. Пшеница высокая, они могут сидеть, а их головы не будет видно. Белла, липкая от пота, расстилает пальто на земле и садится на него. Яков бросает еще один взгляд на склад.

– Нужно подождать до темноты.

Белла кивает, Яков садится рядом с ней и достает из кармана половинку вареной картофелины.

– Сохранил после ужина, – говорит он, разворачивая носовой платок.

Белла не голодна. Она качает головой и подтягивает ноги к груди, кладет щеку на колено. Яков рядом с ней хмурится, кусая губу. Они не разговаривали о том, что случилось прошлой ночью в Глинице. Что тут скажешь? Белла думала попробовать, объяснить, что чувствуешь, потеряв мать, отца, сестру – всю семью, каково думать, насколько все было бы по-другому, если бы во время погромов во Львове они с Анной прятались вместе и если бы она уговорила родителей перевестись на склад. Склад, как и гетто, скоро ликвидируют, но если бы родители согласились работать здесь, они по крайней мере могли бы попытаться сбежать вместе. Однако Белла не может заставить себя говорить об этом. Ее горе больше, чем слова.

Вокруг них шепчет пшеница, раскачиваясь на ветру. Яков обнимает Беллу за плечи. Она закрывает глаза, на ресницах повисают слезы. Они сидят молча, минуты растягиваются в часы, им нечего делать, только ждать, пока янтарный вечерний свет переходит в темноту.

Сельская местность недалеко от Радома, оккупированная Германией Польша

15 августа 1942 года

Отец ведет машину, напевая себе под нос и барабаня большими пальцами по деревянному рулю маленького черного «Фиата». Сзади рядышком сидят Халина и Нехума, взяв друг друга под локоть. К счастью, старые друзья и соседи Собчаки снова выручили их и одолжили для поездки свою машину. Халина подумывала везти родителей из Радома в Вилянув поездом, но беспокоилась, что придется проходить слишком много пропускных пунктов на станциях. Машина надежнее, хотя это и значит, что придется искать топливо, которое дорого и почти невозможно достать. Халина пообещала заполнить бак «Фиата» перед тем, как отдать его Собчакам, и настояла, чтобы в обмен Лилиана оставила себе серебряные супницу и половник, которые Нехума отдала им перед переездом.

С заднего сиденья Халина смотрит, как папа наслаждается видом: лазурным небом, зеленым ландшафтом, сверкающим отражением солнечного света в извилистой Висле. Она предложила повести машину, но Сол настоял.

– Нет, нет. Позволь мне, – сказал он, кивая, как будто это его долг, но на самом деле она знала, что ему очень хотелось сесть за руль.

Четырнадцать месяцев они с Нехумой жили в мире, ограниченном кирпичными стенами и колючей проволокой, нарукавными повязками с голубой звездой, монотонностью и изнурением принудительного труда. Халина улыбается, зная, как хорошо должно быть им здесь, на открытой дороге. Вместе они упиваются недолгим запахом свободы, в открытые окна вливается сладкий и спелый аромат липового цвета.