День, когда мы были счастливы - Джорджия Хантер

Мила чувствует, как худенькое тельце Фелиции прижимается к ней, обняв руками за бедро.

– Теперь держись.

Фелиция поднимает широко распахнутые глаза и кивает. Мила застегивает пальто. Теперь они идут к воротам гораздо медленнее. Мила изо всех сил старается не хромать из-за дополнительных одиннадцати килограмм на одной ноге.

Пятнадцать, может двадцать, охранников стоят у двух пешеходных ворот в гетто, у каждого на плече висит ружье. Несколько считают вслух, пока толпа евреев шаркающей походкой проходит в арки, ничего не видя от усталости после целого дня работы за пределами гетто.

– Быстрее! – кричит один из охранников, вращая над головой дубинку, словно лассо.

Мила вытягивает шею, вглядываясь в проходящих мимо евреев с замученными взглядами, как будто ждет кого-то конкретного: может быть, мужа или отца. Кажется, никто не замечает, как она медленно пробирается сквозь толпу в сторону ворот. Скоро она уже в нескольких метрах от больших транспортных ворот в центре, где, как она и ожидала, собрались около дюжины немецких жен, закутанных в пальто, с розовощекими детишками.

Нога болит от веса Фелиции. Мила останавливается посмотреть на часы. Без семи минут шесть. Дрожа, она в тысячный раз обдумывает последствия неудачного побега. «Я совсем лишилась разума? Стоит ли это риска?» А потом ее мир поглощает тьма, и она снова в окружении, съежилась в пустом вагоне, обнимает руками голову Фелиции в тщетной попытке уберечь ее от чудовищной сцены, хотя они обе слышат выстрелы, глухие удары, когда хилые обнаженные тела падают на мерзлую землю всего в двадцати метрах от них.

На верхней губе Милы выступил пот.

– Ты сможешь, – шепчет она, прогоняя сомнения.

«Просто считай», – думает она. Это папин прием, который он использовал, когда она была маленькой. «На счет три», – говорил он, и любое пугающее дело: выдернуть зуб, вытащить занозу из-под ногтя, полить перекисью кровящую коленку, – становилось легче.

Справа, через транспортные ворота громыхает конная повозка с едой от юденрата и останавливается. С полдюжины эсэсовцев с криками обыскивают ее, шум у ворот нарастает. Вот он, понимает Мила, необходимый ей отвлекающий маневр.

«На счет три». Мила задерживает дыхание и считает. Один… два… На три она поворачивается к воротам спиной, расстегивает пальто и дотрагивается до головы Фелиции. Через секунду Фелиция стоит рядом и держит ее за руку. Свободной рукой Мила срывает с рукава белую повязку, чувствуя, как трещат два маминых стежка. Она комкает повязку в кулаке и быстро прячет в карман. «Никто не видел, – говорит она себе. – С этой секунды ты немецкая домохозяйка, пришедшая встречать одного из охранников. Ты свободный человек. Думай так. Веди себя соответствующе».

– Держись возле меня, – спокойно велит Мила. – Смотри прямо перед собой, в гетто. Не оглядывайся.

Боковым зрением Мила видит, что несколько немецких женщин слева от нее встретили своих мужей. Парочки болтают, скрестив руки на груди, чтобы согреться. Она сжимает руку Фелиции.

– Медленно, – шепчет она, и вместе они начинают потихоньку перемещаться спиной в сторону ворот, двигаясь как в замедленной съемке, чтобы оставаться незамеченными. Мила пытается хоть немного расслабить натянутые, словно канаты, мышцы шеи и челюсти, изобразить беспечное выражение лица и манеры окружающих ее немецких женщин. Но когда они оказываются близко от ворот, она чувствует спиной чье-то присутствие. Она разворачивается, и молодая женщина, вытянув шею в другую сторону, врезается в нее сзади.

– Entschuldigen Sie mich[106], – извиняется женщина, поправляя шляпку. От нее пахнет шампунем.

Мила улыбается и взмахивает рукой.

– Es ist nichts[107], – тихо говорит она, качая головой.

Мгновение женщина всматривается в Милу кристально-голубыми глазами, потом опускает их на Фелицию. И уходит, затерявшись в толпе. Мила выдыхает и еще раз стискивает ладошку Фелиции. Они продолжают продвигаться спиной к транспортным воротам. Сзади приходит все больше жен, иногда они кивают Миле, но смотрят словно сквозь нее. «Ты одна из них», – напоминает себе Мила. Пока они стоят спиной ко входу и передвигаются незаметно, они сливаются с толпой. «Медленно. Правая нога, левая нога. Пауза. Правая нога, левая нога. Пауза. Не так крепко, – говорит она себе и расслабляет хватку на облаченной в носок ручке Фелиции. – Правая. Левая. Правая. Левая. Спокойно, почти пришли».

В гетто входит последний еврей, и Мила краем глаза видит, как ворота для пешеходов закрывают и запирают на замки. Когда мимо нее неожиданно протискивается охранник, ударив по локтю чем-то твердым, она сжимает губы в самый последний момент, чтобы сдержать готовый вырваться вскрик.

– Проходим! – орет охранник, но даже не останавливается.

Наконец Мила чувствует над головой арку. Они под главными воротами – транспортными. Порыв ветра ударяет им в спины, и Мила придерживает шляпку, чтобы не сдуло. Она надвигает шляпку низко на лоб и смотрит вниз на Фелицию, чье личико побледнело, но на удивление спокойно. «Сосредоточься, – напоминает себе Мила. – Вы так близко! Считай шаги. Один… два…» Они пятятся назад. «Три… четыре…» Сделав пятый шаг, Мила видит внешние стены ворот и вывеску, на которой написано «Опасность инфекционных заболеваний. Вход воспрещен».

Она с трудом верит. Они выбрались за стены гетто! Но следующие несколько шагов самые главные. Именно этот момент она раз за разом проигрывала в мыслях, как сцену из кинофильма, пока не убедила себя, что ее план может сработать.

Собрав последние крохи мужества, Мила резко вдыхает. Сейчас.

– Идем! – шепчет она.

Она разворачивается на сто восемьдесят градусов и тянет Фелицию за собой.

И, оставив гетто позади, они идут. «Правой, левой. Медленно, не слишком быстро, – думает Мила, сопротивляясь инстинкту бежать. – Правой, левой, правой, левой». Она старается расправить плечи, высоко держать голову, но сердце словно отбойный молот, а в животе комок колючей проволоки. Мила ждет криков, выстрелов. Но слышит только звуки их шагов, три шага Фелиции на ее два, каблуки их ботинок тихо стучат по тротуару Любельской улицы, теперь немного быстрее, прочь от охранников и их жен, прочь от мастерской, грязных улиц и якобы инфекционных заболеваний.

Первый поворот направо, на улицу Ромуальда Траугутта, они молча проходят шесть домов, после чего ныряют в пустой переулок. Там, в сумраке, сердце Милы начинает успокаиваться. Мышцы шеи расслабляются. Немного погодя, собравшись с духом, она вернется на Варшавскую улицу, к старому родительскому дому, где постучится к своим соседям и друзьям, Собчакам, и, если они позволят, переночует. Завтра она воспользуется своим фальшивым удостоверением и попытается устроить поездку до Варшавы. До безопасности еще далеко – если их поймают, то убьют, – но они вырвались из заключения в гетто. Ее план, по крайней мере его первая фаза, сработал. «Ты сможешь», – говорит себе Мила. Она оглядывается назад, чтобы удостовериться, что за ними никто не идет, потом останавливается и, наклонившись, кладет ладонь на щеку Фелиции и прижимается губами к лобику дочки.