Отрешись от страха. Воспоминания историка - Александр Моисеевич Некрич

в этом направлении сделать не удалось: начались новые идеологические штормы, и корабль партийного комитета понесло по бурному морю.

Партийный комитет решительно выступил против бездельников, окопавшихся в Институте и в течение многих лет не дававших никакой продукции. Как правило, то были демагоги, запугивающие коллективы, где они работали, обвинениями политического характера. Партийный комитет Института повел серьезную борьбу против этих людей, особенно уютно чувствовавших себя в секторе новейшей истории западноевропейских стран, которым руководил уже упоминавшийся выше Н. Саморуков. Обсуждение на партийном комитете состояния дел по важнейшему объекту работы сектора — истории рабочего движения — вскрыло серьезное неблагополучие там. Однако решение партийного комитета сменить руководство сектора натолкнулось на противодействие директора Института Хвостова, который охотно держал в своем резерве группу бездельников, чтобы в случае необходимости натравливать их на «непокорных» сотрудников. Принцип Хвостова был примитивно прост. Он изложил его как-то в припадке откровенности одному из своих ближайших сотрудников в то время, когда он был главным редактором журнала «Международная жизнь»: «Надо, — говорил он, — расколоть коллектив на две части и выступать в роли арбитра, встав как бы над ним». Этот принцип Хвостов неуклонно применял и в бытность свою директором Института истории. Партийный же комитет стремился обеспечить для всех сотрудников Института равные условия работы и равные возможности, а дальше дело было лишь за способностями того или иного исследователя.

Между Хвостовым и парткомом возник серьезный конфликт, который продолжался два года, пока обстоятельства коренным образом не изменились. Причем, Хвостов опирался на поддержку отдела науки ЦК КПСС, на Президиум Академии наук, на райком партии. Партийный комитет, не входя в прямой конфликт ни с одним из этих учреждений, опирался на коллектив Института, на партийную организацию Института.

Авторитет парткома 1965 года был очень велик. Прямо на глазах менялась атмосфера в Институте. Люди стали более смелыми в своих выступлениях, более независимыми в своих научных суждениях, ибо они чувствовали поддержку, они могли рассчитывать на помощь партийного комитета, если они были правы. Это были удивительные месяцы. Спустя год после ухода Хрущева идеи, заложенные XX и XXII съездами КПСС, стали неотъемлемой частью внутриинститутской жизни.

Многие институты Академии наук, другие высшие учебные заведения с пристальным вниманием наблюдали за событиями, развертывавшимися в Институте истории Академии наук СССР. Одно время имя Данилова олицетворяло прогрессивное начало в области общественных наук. Встречаясь с каким-нибудь знакомым из другого института, как правило, можно было услышать от него вопрос: «Ну, как там Данилов?» Всех занимало, как долго прогрессивный партийный комитет сможет продержаться.

О степени влияния партийного комитета свидетельствует такой случай. Из Московского государственного университета был уволен проф. Дувакин за отказ выступить свидетелем по делу Синявского — Даниэля. Начался сбор подписей под петицией о восстановлении Дувакина на работе. В партком пришли два члена партии, чтобы спросить совета, подписывать им эту петицию или нет. Я был в это время в парткоме и обсуждал с Даниловым план работы производственного сектора. Вопрос поразил нас своей прямотой и надеждой, что в парткоме можно получить правильный ответ. Раньше при подобных обстоятельствах человек, поставленный перед дилеммой, подписывать или не подписывать такого рода документ, прежде всего постарался бы, чтобы не только партком, но и вообще никто не узнал бы даже о том предложении, которое ему было сделано. Теперь же люди открыто шли в партком. Таков был авторитет парткома.

Было одно обстоятельство, очень важное для укрепления авторитета партийного комитета. Никто из членов парткома не стремился извлечь какую-либо выгоду для себя лично из своего пребывания в парткоме. Обыкновенно через какое-то время «карманные» секретари парткома, т. е. безусловно выполняющие волю директора, не говоря уже об указаниях вышестоящих инстанций, получали поощрение: их делали заместителями директоров, заведующими секторами и пр., т. е. переводили на более высокооплачиваемую должность. Например, член парткома Штрахов был сделан заместителем директора в награду за свою сервильность Хвостову. Не сомневаюсь, однако, что Штрахов, обязанный Хвостову, платил ему за это в глубине души неприязнью.

Как-то в разговоре с Чаплиным в райкоме партии я сказал, что члены нашего парткома ничего для себя не ищут, Чаплин на это возразил: «Ну, это неправильно. Выходит, что если тебя избрали в партком, значит, крылья подрезали?». Здесь была иная логика, более прагматичная, более современная, отвечающая духу нашего суетливого времени.

Штрахов представлял в партийном комитете не только дирекцию, но и сталинистское крыло партийной организации.

В парткоме он вел себя вызывающе грубо, иногда, правда, менял тактику (очевидно, по совету Хвостова), стараясь расколоть партком. При этом он прибегал к методам откровенного шантажа. Особенно запомнился случай, когда при обсуждении доклада парткома о состоянии исторической науки он в резкой форме потребовал убрать из доклада упоминавшееся в какой-то связи имя Троцкого. Большинство с ним не согласилось. Тогда на одном из заседаний, в то время когда над парткомом уже начали сгущаться тучи, он напомнил об этом и сказал: «Меня тогда поддержали трое, вот Вы (он ткнул пальцем в одного из членов парткома), Вы (еще раз показал пальцем) и кто-то третий...» Он вопросительно оглядел остальных членов парткома, предлагая любому присоединиться к нему. Но все молчали.

Мне чаще других приходилось сталкиваться в спорах со Штраховым, и меня он ненавидел особенно люто...

Для того чтобы наметить пути для наиболее эффективного развития исторической науки в СССР, необходимо было серьезно проанализировать ее состояние. В. П. Данилов решил, что наш партком, в состав которого входили высококвалифицированные представители различных отраслей нашей науки, должен взять на себя этот труд. Основную долю работы приняли на себя Данилов и Тарновский. Позднее, после того как ими был представлен вариант доклада «О состоянии исторической науки», в работу включились и другие члены парткома. Доклад был одобрен партийным собранием Института и после многочисленных поправок со стороны Хвостова, большинство которых были в той или иной форме приняты, рекомендован к печати. Более того, доклад был даже отправлен в издательство «Наука» и набран. Затем напечатание его приостановилось. Сначала в Комитете по делам печати, а затем в Главлите поднялся переполох, как могли допустить в печать такую «крамолу».

Партком отправил по этому поводу записку на имя секретаря ЦК КПСС Суслова, но ответа не получил. Более частные обращения конкретных людей к конкретным руководителям также не имели успеха. Не помогло и вторичное подтверждение партийным собранием Института своего одобрения доклада. Сначала мы не очень-то понимали, в чем загвоздка, но постепенно обстановка прояснялась — шло неуклонное изменение политического курса партии в сторону конформизма.

30 января 1966 года в «Правде»