Убийство по-французски - Мартин О'Брайен

Но и это еще не все. Было кое-что более интересное. Кое-что, оправдывающее время и бензин на поездку в Касис.

«Одна из них та девушка, которую убили?» — спросил Рэссак. И это человек, который специально подчеркнул, что читает только деловые и спортивные страницы и редко смотрит телевизор.

А ведь Жако не уточнял, что это женщина. «Арендатор» и «жертва» — вот слова, которые он употребил.

Конечно, это не та улика, которую жаждет Соланж Боннефуа, оговорка, невинное предположение. Но в данный момент эта оговорка, это предположение, назовите их как угодно, вполне устраивали Жако. А также то, что может в скором времени оказаться ложью.

Хоть Рэссак и заявил, будто не знаком ни с кем из своих арендаторов; Жако был убежден, что он лжет. Рэссак должен знать одно из имен. Монель. Вики Монель. А если он знал Вики, то, видимо, был знаком и с Карно. Делая еще один шаг в темноте, Жако предположил, что Рэссак мог даже знать о шкафе в ванной на Кур-Льето. А с отпечатками его пальцев на удостоверении Жако на выяснение этого много времени не понадобится.

Когда дорога стала подниматься в горы, Жако поставил кассету с Кальтраном, которую Сезар подарил ему утром, выставил руку в окно и стал ждать, когда заиграет музыка.

Де Котиньи стоял у парадной двери и смотрел, как автомобиль матери проехал за ворота и, повернув, скрылся из поля зрения. «Скорая помощь» и полицейские машины уехали давно, а двое из криминалистической бригады, остававшиеся осмотреть комнату Сьюзи, собрали свои сумки и покинули дом примерно в то же время, что и его дочь. Если не считать Ортанс, Юбер де Котиньи теперь был в доме в Рука-Блан один.

День начался с вопля, который он посчитал частью сна, однако неумолчные рыдания Ортанс заставили его проснуться. Он выскочил из кровати, набросил халат и стал спускаться по лестнице, когда с террасы вбежала Ортанс, стуча шлепанцами по плиткам пола и размахивая руками. Все, что он смог разобрать: «Мадам... мадам... мадам...» А потом, когда она увидела его на лестнице: «Мсье... Мсье... Идите скорее. Мадам...»

Во дворе Жиль с помощью сети для чистки бассейна пытался подтащить к бортику надувное кресло. Первое, что увидел Юбер, — руку жены, безвольно опущенную в воду.

Это де Котиньи позвонил в «неотложку», чувствуя, как к горлу подступают кислые остатки материнского обеда.

— «Скорая помощь»? Моя жена...

Он сообщил адрес, словно верил, что Сьюзи еще жива. Словно была крошечная надежда ее оживить, хотя понимал с абсолютной уверенностью, что ничья помощь ей уже не нужна. Тонкая белая рука с опущенными в воду пальцами, свесившаяся набок голова, водопад черных волос на плече... Он понял, что жена мертва.

Первая полицейская машина приехала вместе со «скорой помощью». Остальные прибыли вскоре после них. Санитары пробежали через дом, таща с собой сумки и баллон с кислородом. Им понадобилось несколько секунд побыть у тела, чтобы подтвердить то, что де Котиньи уже знал.

Двое полицейских, проявив заботу, отвели его в дом и предложили принести кофе. Что-нибудь выпить? Один даже остался с ним, задавая, как показалось де Котиньи, обычные полицейские вопросы. Кто? Где? Когда? Как? Этот полицейский, довольно приземистый и полный, говорил тихо, ничего не записывал. Только кивал при каждом ответе, поджимал губы. Пытается раздобыть крупицы информации, понял де Котиньи, в момент полной беззащитности. Разве не так они действуют всегда?

Затем второй из них, здоровенный детина, вошел, высказал соболезнования и сердечным, успокаивающим голосом тоже принялся задавать вопросы. Перепроверял, потом попросил взглянуть на гостевую комнату, где Сьюзи, по ее словам, должна была спать ночью. Он провел их наверх, махнул рукой вдоль коридора и ушел в свою спальню. Оставшись один, позвонил матери и дочери. Они приехали с разницей в считанные минуты.

С того момента женщины все взяли на себя. Дочь занималась внизу, мать сидела на кровати и гладила его по руке. И он уснул. Вот так просто.

В доме было тихо, когда де Котиньи проснулся. Дочь уехала, но мать еще оставалась.

— Мне жаль, дорогой, — сказала она, хотя де Котиньи заподозрил, что ей вовсе не жаль. Мать снова вернулась в его жизнь, что ей очень нравилось. А американка, как она иногда называла Сьюзи, покинула эту жизнь навсегда.

Поэтому-то де Котиньи надел офисную одежду. Чтобы отделаться от матери.

— Но ведь уже четвертый час. Разве не поздно? — сначала возразила она. Потом, видимо, вспомнила о своих планах. — Ты уверен, что готов к этому?

— Мне нужно кое-что сделать, маман, — ответил он и увидел, что она одобрительно кивнула. — Я заеду позже. Скажем, в семь?

— Что ж, если ты уверен, дорогой... — И, довольная, что он, похоже, воспринял все хорошо, уступила. Взяла куртку и оставила его.

Через час или больше после ее отъезда де Котиньи бродил по дому, останавливаясь то тут, то там. Трогал вещи жены, брал в руки фотографии Сьюзи в тяжелых серебряных рамках, пытаясь почувствовать ее присутствие, словно это могло как-то возместить утраченное.

Это было невыносимо. Сьюзи больше нет. И его жизнь вдруг показалась пустой, бесцельной, тягостной. В конце концов он прошел в кабинет, налил бренди, вытащил из ящика сигару и сел за стол. Повернувшись к полке, выбрал диск из своей коллекции, вставил его в CD-проигрыватель и взял ручку с бумагой.

На кухне, сидя за столом с третьим стаканом коньяка, Ортанс решила, что просто немного опьянела. Приятно так. За размышлениями.

Произошедшее ужасно, конечно... и ей очень жаль милого мсье де Котиньи... Но... Жизнь ведь продолжается, не так ли? Всегда нужно видеть положительную сторону события. Светлую сторону. И для Ортанс это означало, что больше ни минуты не нужно возиться с этой ленивой, никчемной, избалованной молодой подстилкой.

Прежде всего, считала Ортанс, американцы понятия не имеют, как обращаться с прислугой. Ни тебе «пожалуйста», ни тебе «спасибо», ни минутки отдыха. Неплохо получить работу по дому, но за это приходилось платить. Двадцать четыре часа в сутки ее дергали. Дамочка нисколько не уважала свободное время прислуги и тому подобное. Когда приближался четверг, Ортанс пребывала на грани срыва и страстно хотела убежать. Не решалась задержаться ни на минуту, чтобы ее не заставили что-нибудь приготовить, почистить, если это взбредет мадам в голову.

Ортанс тушила сигарету о край пепельницы, когда где-то наверху хлопнула дверь, заставив ее подпрыгнуть на стуле и пролить изрядное количество коньяка на руку и рукав форменного платья.

Чертова полиция, подумала она. Шляются по дому, словно он их собственность, оставляют двери открытыми настежь.

— Не думал, что тебе понадобится столько времени, чтобы связаться со мной, — мрачно произнес Клиссон, когда Жако вошел в кабинет, — правда не ожидал, что явишься лично.