Состояния отрицания: сосуществование с зверствами и страданиями - Стэнли Коэн

Знание извне

Концепция культурного отрицания предполагает, что мы можем оценить то, что на самом деле знают миллионы людей, несмотря на их отрицания. Мы просто принимаем как должное или делаем выводы о том, что люди «должны» знать или знать о зверствах в других местах. Риторическая фраза «то, что знает весь мир», возможно, почти справедлива для Боснии и Косово, но не для любого места в дотелевизионные времена и не для большинства мест сейчас. Утверждения о коллективном знании обычно относятся к политическим лидерам, элитным группам и самим средствам массовой информации.

Опять же, нацистский период изучен наиболее подробно. Помимо «внутренних свидетелей» – простых немцев и их союзников – информация вскоре достигла ключевой внешней аудитории: руководства союзников, британских и американских СМИ, Ватикана, Красного Креста, мировых еврейских организаций, сионистского руководства в Палестине. Была ли эта информация не принята во внимание, ей искренне не поверили – или ей поверили, но ее значение отрицали? Разрыв между «знать» и «верить» проявляется в истории Яна Карского, польского тайного агента, который в 1942 году предоставил подробную информацию о разворачивающемся геноциде ряду западных лидеров. Факты редко оспаривались. Однако судья Феликс Франкфуртер заявил Карски: «Я не могу вам поверить». Убедившись, что Карский говорит правду, Франкфуртер сказал: «Я не говорил, что этот молодой человек лжет. Я сказал, что не могу ему поверить. Это не одно и то же».

Различие повторяется в этом и подобных повествованиях об отрицании. Влиятельные люди получали информацию, значимость которой ими обесценивалась. Общая истина в конечном итоге была принята, но эта аудитория либо, казалось, была неспособна осознать ее масштаб, детали и последствия, либо, по различным политическим причинам, не хотела делать какое-либо публичное признание. Их двойственное отношение было хорошо иллюстрировано тем, как другие газеты подхватили сообщение лондонской Daily Telegraph в июне 1942 года о том, что 700000 (тогда это число превратилось в миллион) польских евреев были убиты немцами «в ходе величайшей резни в мировой истории». The New York Times запрятала свое сообщение в середине газеты. Но «если бы правдой было то, что убит миллион человек, это явно должно было бы быть новостью на первых полосах; в конце концов, такое происходит не каждый день. Если же это не было правдой, сообщение вообще не должно было бы быть опубликовано»[322]. Публикация не на первых полосах была компромиссом между признанием и неверием.

Случаи Карского и «Нью-Йорк Таймс» – это иллюстрации различия между информацией и знанием, между знанием и верой. Такие случаи не могли бы произойти сегодня. В постмодернистском восприятии знание и убеждение легче воспринимаются как относительные; оба отделены от действия.

Государства-наблюдатели

Термин «страны-наблюдатели» первоначально использовался для описания кажущегося безразличия западных лидеров к судьбе евреев во время Холокоста. По этому поводу существует множество споров[323], но очевидно, что союзники знали раньше и больше о политике истребления, чем они признали официально. Даже когда факты стали однозначно известны, им поверили и признали, правительства союзников либо заявляли, либо что не могут, либо что не желают помочь.

Реакция Запада на зверства в Боснии и Руанде является (частично риторическим) современным эквивалентом. Но нюансы знания и незнания на международном уровне теперь совершенно другие: они проявляются в глобальных медиадрамах, с живой информацией, пресс-конференциями, аудиовизуальными гаджетами. По сравнению со всем, что было в прошлой войне, объем информации просто невероятный. Как, имея разведывательные спутники, находящиеся в пространстве над Боснией, и беспилотные самолеты, передающие видеоизображения в реальном времени, США могли настаивать на том, что информация о Сребренице была «двусмысленной»[324]?

Официальное признание массы доступной информации имеет своеобразное постмодернистское сочетание мгновенной прозрачности и яркости вместе с мгновенным отрицанием и исчезновением. Вот прямо сейчас ты это видишь, а теперь нет. Возьмите последовательность реакции Америки на разоблачения 1992 года о лагерях, управляемых сербами, сопровождаемые яркими телевизионными изображениями истощенных боснийских мусульман. «Увидев по телевидению лица за колючей проволокой, представители администрации Буша отреагировали инстинктивно: они отрицали, что что-либо знают о лагерях. Вернее, они сначала сказали, что знают, а на следующий день сказали, что не знают. Но вскоре первоначальные отрицания были стёрты из памяти; Государственный департамент признал, что они знали об этом с самого начала. Это называлось «перемещением мяча на один шаг вперед» – что означало, как объясняет Даннер, достижение этапа знания, но – поскольку официальная политика заключалась в том, чтобы ничего не делать – остановку задолго до второго шага – сделать что-то. Но если об ужасах Омарской было известно, почему правительство не раскрыло это?[325]

Роль стран-наблюдателей особенно важна на ранних стадиях познания, когда можно четко идентифицировать предупреждающие знаки. Но если государства-наблюдатели откажутся предпринимать ранние превентивные шаги[326], то правительства-нарушители могут смело идти дальше, полагаясь на то, что их союзники, покровители и спонсоры будут сдерживаться. В недавнем случае в Руанде нагнетание обстановки было четко признано: местное радио транслировало призывы к уничтожению тутси в соответствие с подготовленными списками; дипломатическое сообщество и сотрудники гуманитарных организаций были полностью проинформированы. Хотя юридическое применение термина «геноцид» не гарантирует вмешательства, отказ от использования этого термина облегчает невмешательство. В мае 1994 года, когда в Руанде было убито не менее 200000 человек (в основном тутси), правительство США дало инструкции своему представителю «не называть эти смерти геноцидом, хотя некоторые высокопоставленные чиновники считают, что именно это они и представляют»[327]. Политика Госдепартамента заключалась в использовании термина «инциденты геноцида» или «события».

Почему правительства закрывают глаза или отказываются вмешиваться в отдаленные конфликты, за которые они часто несут косвенную ответственность? Причин много: национальные интересы; мнение, что собственное государство не является моральным агентом с моральными обязательствами; прямое участие и сговор (оружие, подготовка, оборудование); нежелание нарушать доктрину национального суверенитета наряду с популярным мнением, что это действительно проблемы других людей. Есть еще разновидности релятивизма: правая версия («Эти люди всегда себя так ведут»); либеральная версия («Уважайте местную культуру, не навязывайте свои ценности; кто мы такие, чтобы осуждать?»); и бессмысленная версия («Нет ничего абсолютного, невозможно узнать, что происходит, правда имеется в аргументах обеих сторон»). Право государства оставаться нейтральным и не вмешиваться – даже не замечать – является политическим аналогом «права личности быть страусом»[328].

Подобно двусмысленному дискурсу аргентинской хунты, государства-покровители посылают закодированные двусмысленные сообщения. На общественных форумах, таких как Ассамблеи ООН, они предупреждают, осуждают и даже угрожают проголосовать за санкции. В частном порядке (и с максимальным отрицанием) они продолжают военную помощь и обучение,