Скрипка дьявола - Йозеф Гелинек

— Это, несомненно, начальная нота духов, — уверенно сказал Алхимик. — Вот почему этот запах привлек ваше внимание. Смотрите, одеколон или духи состоят из нескольких веществ, или нот, которые мы подразделяем на три основные группы в зависимости от степени летучести сырья, входящего в их состав. Начальные ноты улетучиваются очень быстро, они нестойкие, но именно они бьют вам в нос, когда вы открываете флакон.

Мила вспомнила, как у нее пошла кровь носом, когда она экстрасенсорным образом почувствовала запах, но не стала перебивать эксперта.

— Лаванда — одна из этих начальных нот, но помимо нее существуют и другие: лимон, апельсин, бергамот и так далее. Затем идут сердцевинные ноты, они более стойкие, и, наконец, конечные, или базисные, ноты, их можно сравнить с послевкусием хорошего вина. Они держатся на коже несколько часов, а иногда и дней, и придают духам законченность, равновесие и гармонию. Что еще вы можете мне сказать об этом аромате?

Милагрос бросила умоляющий взгляд на Пердомо, словно прося о помощи, и Ороско догадался, в чем проблема.

— У вас этот запах в голове, но вы не можете разложить его на основные составляющие, верно? Pas de problème, madame Ordoñez,[30]для этого есть я. Зная, что главная начальная нота — лаванда, мы отмели сотни возможностей. Теперь попытаемся установить сердцевинные и конечные ноты. Скажите, присутствует ли в одеколоне, который мы ищем, это вещество?

Мила протянула руку, чтобы парфюмер мог брызнуть жидкостью на запястье, но тот отрицательно покачал головой:

— Вы должны понюхать ватную палочку, иначе химические элементы, имеющиеся на коже, вступят в реакцию с ароматическим веществом и изменят запах.

В течение нескольких часов путем проб и ошибок парфюмер и ясновидящая исключали из рассмотрения целые семейства запахов и их подвидов, в то время как Пердомо то и дело выходил из мастерской, чтобы проветрить голову. Его изумляла не только ловкость, с которой Ороско управлялся с пробирками своего органа, но и решительность Милы, жестом подтверждавшей или отвергавшей аромат, который парфюмер подносил к ее носу на полоске бумаги. Она не солгала, сказав, что запах прочно запечатлелся в ее памяти.

В четвертом часу утра у Пердомо начали слипаться веки, а в четверть шестого, когда начало светать, Милагрос разбудила его, тронув за плечо, чтобы сообщить, что парфюмеру удалось установить название одеколона.

— Это немецкий одеколон, который делают в Висбадене, — гордо сообщил Алхимик. — Начальные ноты: альпийская лаванда, лимон, мандарин, мессинский бергамот и базилик с Коморских островов. Ноты «сердца»: герань и ландыши. Конечные ноты: гаитянский ветивер, индийский сандал, амбра, мускус и дубовый мох. Он называется «Гартман». Хотите знать, как он пахнет?

В одной руке Ороско держал склянку с небольшим количеством одеколона, приготовленного на его органе, в другой — полоску промокательной бумаги, кончик которой он окунул в склянку и поднес к носу инспектора. Вдохнув предсказанный Милой аромат лаванды, Пердомо вздрогнул, подумав о том, что этот запах был последним, что почувствовала Ане перед смертью.

На вопросы инспектора парфюмер ответил, что речь идет об очень редком одеколоне, который трудно приобрести, поэтому он может служить основным элементом при идентификации преступника.

— Я выполнил свою часть договора, инспектор Пердомо, — заметил Ороско, — а теперь скажите мне, кого мы ищем.

Инспектор посвятил его в историю дела, сказал, что мотивы для убийства Ане Ларрасабаль имеются у нескольких человек, но обвинение против одного из них еще не выдвинуто, однако обошел молчанием главное: каким образом этот запах запечатлелся в памяти Милы. Парфюмер не удовлетворился урезанной версией и начал засыпать полицейского вопросами, пока не добился правды. Узнав, что Ордоньес обнаружила запах предполагаемого убийцы сверхчувственным путем, Ороско не стал иронизировать и не проявил ни малейшего скептицизма; напротив, он откровенно заинтересовался рассказом Милы и поделился собственным опытом.

— Обычно все отрицают существование этого вида восприятия: ведь если ты рассказываешь о подобных вещах на публике, тебя принимают за умалишенного и превращают в предмет насмешек. Но знаете, что я вам скажу? Мы, люди, имевшие экстрасенсорный опыт, не нуждаемся ни в каких доказательствах. Шесть лет назад в автомобильной катастрофе погиб мой младший брат. Он отдыхал в Мексике, а я в это время находился дома, в Ницце. Так вот, в момент катастрофы — в пять вечера по местному времени и в полночь по европейскому — я проснулся, крича от ужаса, и был вынужден вызвать скорую помощь, потому что находился в состоянии шока. Как еще объяснить этот феномен, если не тем, что я каким-то непонятным образом узнал о смерти моего единственного брата в тот миг, когда она произошла?

Мила и Пердомо были рады встрече с таким компетентным и надежным человеком, как Ороско, и пожалели о том, что не могут задержаться в Ницце хотя бы на день и отпраздновать вместе с ним успех их предприятия. Ороско настоял на том, чтобы подбросить их до отеля, и обещал заехать, чтобы отвезти в аэропорт.

— На прощание я привезу вам один подарок, — сказал он, подмигнув.

После обеда Ороско, как и обещал, отвез их на своем «ровере» до аэропорта. Подарок оказался, как и можно было предположить, 150-миллилитровым флаконом одеколона «Гартман», который Алхимик приобрел в самом известном парфюмерном магазине Граса. Инспектора поразило, что флакон был темно-красного цвета, как кровь, которую убийца использовал вместо чернил. Пердомо сделал попытку возместить стоимость флакона, но, как он и опасался, Ороско не захотел даже слышать об этом.

Так как до отлета еще оставалось время, Ороско, не забывший, что он в юности работал экскурсоводом, настоял на том, чтобы показать им — «вам даже не придется вылезать из машины» — знаменитые дома города. После отеля «Негреско» и музея Матисса он подвез их к дому, в котором умер — «якобы одержимый дьяволом и не получив соборования» — великий скрипач Никколо Паганини.

— Остановитесь! Остановитесь сейчас же! — раздался голос Милы с заднего сиденья «ровера».

Пердомо посмотрел на нее: она была бледна как полотно. Она опрометью выскочила из машины и лишь смогла произнести:

— Дом! В этом доме я чуть не задохнулась в детстве!

Днем в среду 27 мая 1840 года сын Никколо Паганини, Акилле Сиро, явился во дворец епископа в Ницце просить монсеньора Гальвано посетить его дом, чтобы исповедать и соборовать его отца, который, по словам врача, мог умереть в ближайшие часы. Гальвано, питавший глубокую неприязнь к музыканту — как душевную, так и чисто физическую, — во время краткой беседы с Акилле ничем не выдал себя и с ханжеской улыбкой пообещал прийти как можно скорее.

— Твой отец сам просил об исповеди или ты пришел от своего имени, сын мой? — спросил епископ в тот момент, когда сын Паганини опустился на колени, чтобы поцеловать кольцо у него на руке.