Тень Аламута - Андрей Басирин

— Жрать хочется… Вы знаете повара Бурзуки? Нет? О-о, тогда жизнь ваша исполнена бессмыслицы. Он-то сам из куйрешитов, пройдоха. И в мастерстве своем достиг высших вершин. Когда у нас закончилась провизия, он сварил бешбармак из мелко покрошенных коней и слонов. А мы были уверены, что едим нежнейшее мясо ягненка.

— А я играл в шахматы с румийской принцесой, — сообщил кто-то в темноте. — Двадцать пять лет назад. Умнейшая женщина! И до тонкостей познала игру.

— Двадшать пять? — усомнился шейх. — Принцещще было тогда лет шешнадцать. В этом вожраште девы безрашшудны и вжбалмошны, хвала Аллаху.

— Ну да, — не смутился рассказчик. Судя по говору, он был крестоносцем, неведомо как избежавшим гибели от руки Балака. — Но ей тогда было еще меньше. Я состоял в свите сира Боэмунда. Мы гостили у императора Алексея, и он, услышав, что я играю в шахматы, не успокоился, пока не послал за дочерью. В общем, сыграли мы. Сами понимаете… На кону были моя голова и ее девичья честь.

— Развратные румы! — послышались возмущенные голоса. — Но как такое могло быть?!

— Это всё Боэмунд. Пройдоха редкостный, куда там румийцам. С девичьей честью, конечно, накладка вышла. Император в запале ляпнул. Но он ничем не рисковал. Девчонка до того дня не проиграла ни одной партии. А мне постоянно приходилось справляться, какой буквой ходит конь. Я был неграмотен. И дьявольски красив.

Крестоносец перевел дыхание. Небо над головой помаленьку начало светлеть. Решетка выделялась яркими черными клетками.

— Ну-ну, — засопел торговец. — Утро на плахе против ночи с принцессой. И как ты остался жив?

— Вы, сарацины, обделены воображением. А ведь всё просто. Принцесса в те времена была совсем девчонкой — наивной и мечтательной. Нас, франков, она боялась и ненавидела. А при виде Боэмунда краснела до корней волос. Обаятелен был, чертяка. Мне не требовалось знать игру, чтобы одержать верх. Когда я совершил очередную глупость, принцесса Анна рассердилась. «Куда ты смотришь, безумец! — прикрикнула она. — Ты уже почти получил мат. Тебя считай что обезглавили!»

— А ты?

— А я ответил: «Какие красивые грудки, Ваше Высочество. Возможно ли отвести от них взгляд? Игра еще продолжается, а счастье переменчиво. Вряд ли сыщется большего стыда и позора, чем когда ты попадешь ко мне в руки совсем голая».

Принцесса смутилась и перестала смотреть на доску Мы сидели и переглядывались. Вскоре ситуация на доске стала совершенно угрожающей. Не было сил, что могли спасти принцессу от поражения. — Крестоносец вздохнул: — И тогда эта скотина Боэмунд опрокинул шахматный столик.

Пленники не сдержали вздоха разочарования.

— Принцесса кричала, что отлично помнит позицию, — продолжал франк. — А чего там помним. — с пяток фигур оставалось… До слез дошло. Но император услал ее с глаз долой. А утром выдал нам и припасов, и снаряжения, и денег. Золотом зал набил. Мол, что угодно, только убирайтесь побыстрее отсюда. Очень за свою девчонку боялся. А ведь до того мурыжил нас в Константинополе чуть ли не месяц.

Старый шейх деликатно кашлянул:

— Удивительная иштория. Что же до игроков в шахаты, то ибн-Маймун и шам неплохо играл. Аллах наделил его хитроштью, но жабыл дать мудрошти.

— Но-но! — вскинулся крестоносец.

На него зашикали.

— Однажды мне довелош попашть в плен к франкам. О шайтаново шемя! Ибн-Маймун предложил мне шыграть на швободу. Но дошка! Но фигуры!

— А что было не так с фигурами, уважаемый?

— На дошке вмешто коней и ладей штояли кубки и кувшины ш вином — тем, што жапретно для мушульманина. Жбив фигуру противника, ее шледовало выпить. — Шейх сделал драматическую паузу и объявил: — Проиграй я, и рабштво штало бы моим уделом. Хвала Аллаху за то, што шлучилощ дальше!

Слушатели затаили дыхание. Ничто не нарушало тишину, кроме сопения стражника наверху да треска факела.

— Да поразит Аллах тряшучкой вшех чушежемцев! Я вожнеш молитву Вшевышнему и принялша жа игру. Франк жаметил мою нерешительношть. Шловно нашмехаяшь надо мной, он подштавил мне вше швои фигуры. О шелудивый пеш! Шлёжы лилиш иж моих глаж. Но вжатие было жапретно для меня.

— А что было потом, уважаемый?

— А потом Аллах внушил мне небывалую мудрошть. И именем пророка на уштах я пожертвовал нечештивцу ферзя…

— О!

— …и обеих швоих ладей…

— Ах!!

— …а потом жделал жакушку жапретной для франкшкого рыцаря. Выпив три кувшина обжигающего прошяного вина, он упал лицом на дошку, тем шамым прижнав швое поражение. Так я шпашша, хвала Аллаху!

— И вы думаете, что это хорошая история? — поинтересовался Моисей. — Это дрянь, а не история. Вы, наверное, не слышали хороших историй, шейх. Вот я вам расскажу!.. — В голосе его появились умоляющие нотки. Заветный рассказ томился под сердцем, ожидая своего часа. — Слушайте! У нас жил песик по имени Ибрагим. И когда матушка читала Тору, он целый день стоял рядом со светильником на голове.

— Муса, но при чем тут шахматы?

— Они еще спрашивают! Да вы видели того песика? Я умоляю! Будь у вас такой песик, вы забыли бы о любых шахматах.

Над головой раздался вопль. Заключенные притихли. Некоторое время не происходило ничего, а потом…

— Убили! Уби-и-или!! — И тут же:

— О какую потерю понес ислам!

Отблески света пробежали от одной стенки к другой. И еще. И снова. Наверху кто-то носился с факелами туда-обратно.

— Что же там случилось? — удивился торговец. — Какое-то важное дело постигло наших врагов. Кстати, мы не доиграли.

— Я побил шлоном твою пешку, — любезно сообщил шейх.

— Какую? Правую или левую? Знайте же, что мои дедушка Джафар был страстным шахматистом. Умирая он настолько ослабел, что вместо слов «Нет бога, кроме Аллаха», сказал: «Шах тебе! Оставь ладью в покое». А имам отвечал…

Яму осветил факел. Пленники завозились, закрывая глаза руками. Девичий голос жалобно позвал:

— Хасан! Хасан, муж мой возлюбленный! Ты здесь?

— Кто звал меня? — удивился Хасан. — Кто помнит мое имя?

— Это я, Марьям. Хвала Аллаху, ты жив, мой господин.

— Уходи, Марьям. Уходи. Аллах сделал меня твоим рабом. Как вынести такой позор мусульманину?

— О нет, любимый мой! Не рабом тебя почитаю, но лучшим из светозарных!

— Лучшим из блистательнейших?

— Да!

— Дивной красотой сравнимым с украшениями в тысячу тысяч динаров?

— Да-да!

— О говори же, говори! Твои слова — настойка из столетника на ранах моей души. А скажи, что предпочтительней: я или, скажем, дворец розового мрамора?

Грубая рука опустилась на плечо Хасана.