Жена башмачника - Адриана Триджиани

– Вы пьяны, и неудивительно, что ваш муж предпочитает Западную Вирджинию.

– Он работает! Неблагодарная девчонка!

– Если слишком долго пинать собаку, в конце концов она покажет зубы. Я бы поблагодарила вас, но за все эти годы я не слышала от вас ни единого доброго слова. Поэтому вот что я вам скажу напоследок: «Глупая девчонка. Дура безмозглая». Каково это слышать? То-то же. Теперь вы знаете.

Энца вышла на крыльцо, оставляя позади несправедливый договор, ужасных женщин, орущих младенцев, грязные колыбели, прокисшие бутылочки, горы грязных пеленок, темный подвал и сломанную койку.

Глядя, как Энца сбегает по ступенькам, размахивая саквояжем, Лаура Хири просияла. За спиной подруги женщины семейства Буффа пронзительно выкрикивали ругательства:

– Puttana!

– Strega!

– Pazza!

– Porca di miserabile![58]

На Адамс-стрит одна за другой распахивались двери. Соседки едва не вываливались из окон, наслаждаясь представлением у дома 318. Кое-кто даже с комфортом устроился на крыльце, радуясь, что на сей раз несчастье на этой улице пришло не к ним.

А Энца упивалась воздухом свободы. Милая, добрая Лаура обнимала ее одной рукой, неся в другой ее саквояж и шляпную коробку.

Женщины Буффа продолжали верещать где-то сзади, но подруги гордо шагали в ногу. Даже когда к хору присоединились соседи, Энца и Лаура никак не отреагировали. Они шли, вскинув голову, и проклятия падали вокруг, точно не достигшие цели стрелы.

Свернув на Гранд-Канкорз, они переглянулись, бросились бежать и не останавливались до самого причала, где ждал паром. Они взлетели по сходням, и пароходик запыхтел через реку к Манхэттену.

Рождественским утром нет места безмятежнее Нью-Йорка. На улицах стояла такая тишина, будто они были устланы бархатом.

Чиро закатил ремонтный фургон в каретный сарай на Хестер-стрит, достал из него спальный мешок, жестянку для завтраков и коробку шоколадных трюфелей, купленную в кондитерской. Карла и Ремо сходили к рождественской мессе в церковь Святого Франциска Ксаверия, после чего отправились в Бруклин, чтобы навестить племянников синьоры.

Чиро отпер дверь лавки и прошел в свою комнату. Разложил на койке лучшую рубашку, брюки, носки и белье, снял с пальца кольцо с печаткой и положил его на тумбочку. Взял свежее полотенце и пошел наверх, где на кухне была отгорожена ниша, служившая ванной комнатой. Пока ванна на четырех ножках наполнялась водой, он брился, стараясь не порезаться. Почистил зубы пастой из смеси соды с солью и тщательно прополоскал рот. Снял одежду, забрался в ванну и, начиная с волос, лица и шеи, стал намыливаться, не пропуская ни единого участка тела. Он не забыл про маленькую щеточку, которой тщательно почистил ногти, а в конце особое внимание уделил пяткам. Теперь он носил обувь по размеру, и перемены были хорошо заметны – никаких волдырей и мозолей, хоть он и проводил на ногах по тринадцать часов в день.

Если Чиро чему-то и научился, так это тому, что хорошо сидящая обувь, сделанная из отличной кожи, может изменить жизнь человека или, по меньшей мере, подарить ему способность выдерживать долгие часы на ногах.

Вымывшись, он слил воду из ванны, тщательно почистил ее, а затем вытер досуха, словно и не мылся. Монастырская привычка.

Где бы Чиро ни жил, чем бы ни пользовался, включая фургон со спальным мешком, он прибирал за собой, оставляя все в куда лучшем виде, чем было до него. Это выдавало в нем сироту, не желавшего быть уличенным в том, что пользуется чем-то сверх положенного.

Чиро обернул вокруг талии полотенце, подобрал с пола одежду и быстро сбежал по лестнице в свою комнату. Там он оделся, тщательно расправил воротник рубашки и выровнял узел шелкового галстука, придав ему форму безупречного квадрата. Затем снова надел на палец золотое кольцо. Накинул пиджак, затем пальто, взял со стола коробку конфет. На пароме, идущем в Нью-Джерси, он уселся на скамью, откинулся на спинку и стал смотреть на Гудзон. Этим утром белые пенные волны были точно того же цвета, что и небо над головой. Он вспомнил, как горная речка Во изливалась с гор водопадом, а затем, сужаясь к горизонту, исчезала в отдаленной долине, серая и плоская, как росчерк свинцового карандаша. Интересно, приходило ли кому-то в голову изготовить чистящую пасту из глины со дна Гудзона? Воспоминание об Игги, с его короткими сигаретами и счастливым смехом, вызвало у него улыбку.

Улицы Хобокена рождественским утром были заполнены гуляющими. Свежий, в выглаженной одежде, Чиро выглядел здоровым и крепким среди этих людей с серыми лицами. Пробираясь сквозь толпу, он разглядывал на домах таблички с номерами, пока не нашел дом 318 по Адамс-стрит. Поднялся по лестнице и позвонил в колокольчик.

К двери подошла женщина. Она посмотрела на Чиро сквозь проволочную сетку. Странно – стояла зима, но сетку с двери еще не сняли. Похоже, в доме нет человека, который выполнял бы мужскую работу, подумал он.

– Ciao, синьора.

Анна Буффа улыбнулась. Юбка и блузка в английском стиле выглядели так, будто она в них спала. Чиро заметил, что во рту у нее не хватает двух зубов. Возможно, некогда она была привлекательна, но сейчас об этом уже ничто не напоминало.

– Buon Natale[59].

– Buon Natale, синьора. Я ищу Энцу Раванелли.

Когда Чиро произнес это имя вслух, у него перехватило горло. Много недель он собирался с духом – и вот стоит у ее порога. Чиро разорвал отношения с Феличитой, положил деньги в банк и был готов поманить Энцу мечтой о браке, если на то будет ее желание. Он не раз проиграл в памяти все их разговоры, перечитал ответ Энцы на свое письмо, в котором умолял ее проявить терпение. И на этот раз именно Чиро не мог дождаться встречи, чтобы рассказать о своих чувствах.

– Кого вы ищете? – переспросила синьора Буффа.

– Энцу Раванелли, – громко повторил Чиро. – Она здесь?

Улыбка Анны погасла.

– Она здесь не живет.

– Прошу прощения, должно быть, я ошибся домом.

– Нет, не ошиблись, это тот самый дом.

– Va bene. Вы знаете, где она?

– Я не знаю, кто вы.

– Чиро Ладзари.

– Она никогда о вас не упоминала.

– Вы не можете сказать мне, куда она направилась?

– Она вернулась в Италию.

– В Италию?! – Чиро не мог в это поверить.

– Собрала вещи и уехала. И задолжала мне за комнату. – Синьора Буффа не сводила глаз с коробки конфет.