Закон сохранения любви - Евгений Шишкин

Четырехъярусный иконостас поблескивал лаком отреставрированных икон и золотом разделительной колоннады. Под самым куполом, в центре потемневшей потолочной росписи, проступал образ Бога-отца и полукольцом вытянулась надпись в старорусском написании: «Приидите ко мне, все труждающиеся и обремененные, и я успокою вас». В этой надписи скрывалось много подкупающего смысла и утешения. Из простенков и с квадратных колонн тоже глядели иконописные лики апостолов, святых великотерпцев, Богородицы, Иисуса Христа. Пред иконами, отблескивая на стеклах и окладах, горели в шайбах-подсвечниках восковые, полупрозрачные у огоньков свечки. Эти огни вселяли в душу спокой и тепло. Этот свет размягчал слишком трагическую торжественность церковной атмосферы.

Марина подошла поближе к амвону, чтобы получше разглядеть священнослужителя. Его она увидела впервые. Прежде настоятель был другой, преклонных лет, он и крестил Ленку. Этот же был не так стар, напротив — даже как-то чрезмерно молод для своего сана. Присмотревшись к нему, Марина поразилась его годам: да он, самое большее, ровесник, если не моложе! Достаточно крупный по фигуре, он имел мелковатые черты лица: небольшие светлые глаза, близко посаженные к переносице, полуприкрытые бледные, синеватые веки, худой прямой нос и неширокие худые скулы, с которых сбегала светлая поросль слегка курчавой бороды. Держал он себя с достоинством, что-то с расстановкой отвечал на вопрос старика в кителе и при этом придерживал рукой большой серебряный крест на груди.

«Смогла ли бы я ему исповедаться? Рассказать всю правду до донышка? — спросила себя Марина. — Ни за что! — ответила она скоропалительно на свой же вопрос, с опасением, будто ее принуждают к исповеди. — Язык бы не повернулся признаться во всем этому молодому парню, хоть он и в рясе». Она отвернулась от приходского настоятеля, пошла в притвор, где продавали свечи и пеструю церковную утварь.

Здесь, у прилавка, за которым стояла чистенькая старушка с круглым угодливым лицом, охваченным темным платом, Марина увидела двоих парней и девушку. Эту молодую троицу она повстречала еще у церковной калитки. Парни и девушка подкатили на широкой и длинной, наверняка импортной машине цвета «металлик». Машина была раздрызганной: с помятым задним крылом, обляпанная и свежей, и давней грязью, правая фара — наглухо заклеена скотчем, должно быть, разбита. Один из парней, плечистый и плотный, явно гордившийся своим накачанным торсом, который прочитывался сквозь облегающую футболку, был наголо стрижен и похож на борца. Другой — тощий и угловатый, как подросток, с длинными небрежными волосами, был в расстегнутой рубашке и демонстрировал на толстой золотой цепи внушительный золотой крест с распятием; этот парень был похож на дворового хулигана… Девушка с ними, смазливенькая и смешливая, в кепочке, надетой козырьком на затылок, выступала у них за поводыря. Сперва Марина невзначай, а после уже с любопытством подслушала, о чем они говорили.

— Ты чего? Свечки какие-то дрищёвые купила? — упрекнул девушку «борец».

— Ну ты и лабух! — огрызнулась она с усмешкой. — Толстые в подсвечник замучаешься втыкать.

— Все равно. Надо одну большую взять. Чтоб за всех пацанов, — сказал «хулиган».

— Где тут мужик, которому за здоровье ставят? — спросил девушку «борец».

— Николай Чудотворец?

— Да хрен его знает!

— Ты хренами-то здесь не разбрасывайся, — тихо и смешливо прошипела девушка. — Не в баре сидишь. Фильтруй базар!

— Мне бабка говорила, надо мужику с копьем поставить. Чтоб менты отвязались, — сказал «хулиган», купив толстую длинную свечу.

— Это Георгий Победоносец, — догадалась девушка.

— Точно! — обрадовался «хулиган». — Ему надо. Он ментов копьем мочит.

— Ну, с кого начнем? — спросил «борец».

— Пойдем к иконе Всех Святых, не промахнемся, — указала девушка на мрачноватую икону с маленькими невзрачными фигурками.

— Ну-у, это какая-то тормозная. Давай покрасивше выбери. Кто этот мужик на камне?

— Я ж сказал: надо с копьем!

— Да не спорьте вы. Всем свечек хватит.

— И этому надо, Иисусу. Который на кресте повешен.

— В ящик, на восстановленье церкви, брось стольник.

— Там, гляди, поп стоит. Лучше сразу ему в лапу, надежней.

— Не надо попу, лабухи! В ящик ложи.

— Давай у старух спросим. Они всё расскажут.

— Ладно, почапали. Счас сами разберемся, — приказала девушка.

Краешком глаза Марина подсмотрела, как троица двинулась к иконам. По пути они тыкали друг друга локтями и кивали то на одну сторону, то на другую.

«Да ведь я такая же, как они, безграмотная! — спохватилась Марина. — Толком не знаю, какому святому надо свечку поставить, как помолиться, чтобы дочка скорей выздоравливала. Может, и вправду к иконе Всех Святых идти — «не промахнусь». Нет, лучше — к Богородице с Младенцем».

Пастырь скрылся в боковой двери алтаря. Разошлись и прихожане. Лишь несколько человек рассредоточились по просторному помещению — вблизи настенных образов. Марина стояла возле колонны с иконой Богородицы, держала в руке зажженную свечку. «Дай, Господи, здоровья Ленке. Пусть выздоравливает поскорей, чтобы не было осложнений…» — мысленно говорила она речитативом, как молитву. Но слова выходили какие-то порожние, бездушные. Настоящих религиозных прошений она не знала, а самой сочинить — не складывалось. Она поставила свечку в надраенный медный подсвечник, перекрестилась, отошла от иконы. «Теперь надо за себя еще как-то помолиться». — Марина рассеянно оглядывалась по сторонам и тискала в руках еще одну свечку, покуда без огонька.

В церковь сквозь решетчатые высокие окна прорывались косые лучи солнца, пережившего грозу. Здесь стали видны потоки клубящегося сизого дыма от свеч и кадила, от неизбывной пыли, которая всегда вспыхивает на ярком свету. Сусальное церковное злато духоподъемно засверкало, на некоторых озарившихся иконах отчетливо выступили темные глаза праведников. Перед одной из икон, став на колени, истово молилась какая-то женщина в длинном сером платье. Она размашисто крестилась и отбивала земные поклоны. Это была не та женщина, но она была так похожа на жену покойного милиционера!

Марине стало неуютно. Она отошла в сторону, за колонну, чтобы не видеть чужого моления. Но и здесь не нашла себе нужного пристанища, не нашла, к кому обращаться, о чем просить. На что она вообще надеялась? Зачем сюда пришла, в это святое место? Не ходила, не ходила, а теперь прибежала. Случай назрел? Попросить у Господа защиты для дочки — это святое. А для нее, для нее самой, что просить? Искупления? Раньше-то где была? О чем думала? Ведь еще тогда, когда согласилась взять у Валентины южную путевку, еще тогда — пусть очень приблизительно, пусть шутливо-мечтательно — уже тогда она подумывала о каком-нибудь безоблачном легком увлечении… Зачем теперь сюда приперлась? Чего здесь объяснять? Чего для себя вымаливать? Сперва нагрешить, потом в церковь бежать? Здорово придумано!