Закон сохранения любви - Евгений Шишкин

— Там, на реке, скверно вышло. Это я во всем виноват. Ты извини, — глухим голосом произнес Сергей. Произнес тяжело и сдавленно, и свою вину как будто не загладил, не снял, а попросту перевалил на плечи Марины.

— Да! да! Я виновата! Я! я! Я!!! — истерично вскричала Марина, вскочив в кровати на колени. Но тут же и повалилась на подушку, опять скорчилась, заплакала еще горше.

Сергей всполошился, забормотал: «Успокойся, успокойся». Через минуту принес из кухни стакан с водой:

— Выпей. Чего ты? Я ж говорю: я виноват.

А Марина еще долго не могла остановить слезы, не могла перебороть жалость к себе, отчаяние и досаду.

— Чего уж ты так-то убиваешься? Чего уж такого случилось? — тихо спрашивал Сергей.

На эти вопросы она не отвечала, отмалчивалась. Разлад они, однако, преодолели. Уснули в полном мире, на своей постели, переступив затянувшееся отчуждение.

Болезнь сцапала Ленку, болезнь в считанные часы испалила детский задор и живость. Еще в обед Ленка смеялась, вертелась и дурила за столом, разлила из кружки молоко и получила от Марины нагоняй, вечером — пришла с улицы немая, ватная, с бескровным лицом. В прихожей она пришибленно уселась на банкетку, с мольбой взглянула на мать и просипела:

— Горло у меня болит, глотать не могу.

Марина приложилась своими губами к ее лбу — она всегда так измеряла у дочки температуру, — ошалело отпрянула:

— Так у тебя ж под сорок!

Она подхватила Ленку на руки, отнесла на кровать, переодела, покутала в одеяло, кинулась к телефону вызывать врача. Участковый врач мог прийти только завтра, да и то, по словам регистраторши, в течение дня.

«Я знала, что чего-то будет, знала, — воспаленная суевериями, рылась Марина в аптечке, разыскивала аспирин. — Это мне в наказание. На Ленку перешло. Моё — перешло…» Хотя ничего сверхъестественного и рокового в болезни дочери не было. Местная детвора, набегавшись до распару, часто устремлялась к роднику на береговом склоне Улузы, где, обжигая горло, утоляла жажду ледяной водой. Хворали многие, но в зачет и в проучку не шло.

Опасную температуру сбить не удавалось, ночью Ленке стало совсем невмочь: тело покрылось розовой сыпью, словно напухло от ожогов крапивы, ртуть в градуснике доползала до красной меты «40». Губы Ленки обсохли и потрескались, а глаза с расширенными зрачками двигались медленно и недоуменно. Она ни о чем не говорила, ни о чем не просила и будто ничего не слышала. Тянуть до утра было чревато — Марина вызвала неотложку.

Врач «скорой помощи», моложавая, порывистая женщина с тонким носом с горбинкой и чеканным быстрым голосом, находилась у кровати Ленки не больше минуты, выпалила диагноз:

— Скарлатина. В инфекционную больницу надо везти. Оденьте и несите ребенка в машину.

Марина и рта для вопроса не успела раскрыть, как врачиха повернулась к ней спиной, с цокотом туфель пошла к выходу. Суетливо хватаясь то за одно, то за другое, Марина стала собирать дочку, но действовала невпопад, раздерганно, в итоге Ленку собрал Сергей, взял на руки, понес во двор к «скорой».

Замешкавшись в детской и всё еще не зная, чем окончательно укомплектовать сумку для дочки, Марина взглянула на опустевшую постель и внутренне содрогнулась. Подушка, еще, вероятно, горячая, промятая посредине, скомканное одеяло, сморщенная простыня. Ей вдруг почудилось, что Ленку унесли из этой постели навсегда. Марина опрометью бросилась к двери, на лестницу, вдогонку за Сергеем и Ленкой, с криком:

— Погодите! Стойте! — Захлебываясь воздухом, она выскочила на темную улицу к машине с красным крестом. — Не надо ее в больницу! Умоляю вас! Сделайте ей укол и оставьте! У нас участковый врач хорошая. Я медсестру приглашу, уколы будет делать, у меня знакомая есть… Не отдам в больницу! — категорично прозвучал голос Марины. И почти сразу — просительно: — Оставьте, прошу вас. В больнице… Там же сейчас ни ухода, ни еды, ни лекарств. Простыней даже нет…

Сергей, державший на руках Ленку, закутанную в одеяло, молча взглянул на врача. Она стряхнула с раскуренной сигареты пепел, сделала быструю затяжку, шумно выдохнула дым. Свет из открытой двери кабины скупо освещал ее бестрепетное лицо.

— Мне что, вы родители. Температура у девочки высокая, пишите отказ от госпитализации.

Хладнокровие и равнодушие врачихи только сильнее встревожили Марину. Она уж была готова свернуть назад: мол, согласна, везите дочку в больницу! Но Сергей, не колеблясь, понес Ленку обратно в дом. Когда он скрылся в подъезде, на глаза Марины навернулись слезы. «Это тебе, тебе — в наказанье!» — мстительно думала она про себя, хотя казалось, будто за нее так думает кто-то другой и казнит ее дочериной напастью.

Двое суток напролет Марина не отходила от больной. Ленка лежала в жару, губы у нее обметало белым налетом, мелкие пятна на теле умножились и поярчали. Сквозь сбивчивый, прерывистый сон она что-то несвязно говорила, бредила, сучила ногами, сбивала с себя одеяло.

На книжную полку в комнате Марина примостила маленькую иконку с Богородицей, разыскала и нательный крестик, который повесили на шею дочки при крещении. Так казалось спокойнее, будто в детской появился постоянный целитель.

Еще до того, как миновал пик болезни, Марина, передумавшая у постели дочери самые худые думы, порешила сходить в церковь. Надо поставить свечку за здравие дочки и самой произнести покаянную молитву. Правда, ни одной молитвы она никогда не заучивала, на исповеди и причастиях никогда не была. «Всё мне как-то не по себе, — думала она, ломая руки. — Может, сглазил кто-то или порча какая-то на меня. Может, чьи-то черные слова или мысли. Избавиться надо. От всего избавиться…» Она не знала, как замаливают грехи, но надеялась, что их как-то замаливают.

* * *

В тот день, когда она собралась в церковь, над Никольском отгремела гроза. С набрякших низких туч, пронзенных молниями, ударил короткий изобильный ливень. Теперь дышалось легко. Свежесть даже кружила голову Марине, почти не выходившей из дому несколько дней. Солнце еще вязло в тучах, но дождь вконец перестал, только с листьев деревьев падали в лужи крупные капли. Дикий голубь сорвался откуда-то из-под крыши дома, подлетел к луже, сунул клюв в воду, принялся пить. И так же скоро, как появился, вспорхнул, метнулся вверх по-над деревьями. Марина, проследив за птицей, увидела вдали церковный крест над самой высокой синей купольной маковкой. Ей захотелось перекреститься на крест, но она почему-то постеснялась прохожих.

Чем она была ближе к церкви, тем ступала осторожнее, робче. Этот храм, давно ей известный и единственно работающий в новом городе, воспринимался сейчас по-иному: никогда она не тянулась к нему с надеждою искупления.

Обедня уже кончилась. Видать, только что, ибо осанистый батюшка со светлой редкой бородой стоял у аналоя среди прихожан. Низкорослая группа немолодых женщин в платках, сутулый сухонький старичок в беспогонном кителе цвета хаки и альбинос-мужчина в круглых очечках окружили священника, с почтительным интересом смотрели на него, внимая его обыденной, не литургической речи.