Закон сохранения любви - Евгений Шишкин

Марине показалось, что все вокруг насторожились. Какой-то мстительный шепот прокатился по толпе. Казалось, вслед за этой отчаявшейся женщиной в сером платье толпа готова была тоже выйти из берегов спокойствия, забесноваться, закричать от несправедливости и досады.

Женщину в сером никто не утешал, не причитал над ней соболезненных слов. К ней подошел парень в голубой милицейской рубашке без погон, не особо церемонясь, силой поднял ее с колен и оттащил от гроба. Она капризно и неумело отбивалась от него, рвалась опять к гробу, вскрикивала: «Пустите!» и опять падала на колени. Полы ее серого платья были грязны от пыли.

— Кто это? — непроизвольно спросила Марина низенькую женщину, которая стояла впереди, и в тот же миг догадалась обо всем.

— Она и есть, — скоро откликнулась на вопрос низенькая женщина с приплюснутым лицом и узким разрезом глаз. — Супружница его. Вишь, пуще всех орет. Мужа ей, вишь, жалко. А сама и угробила его, сучка!

Последнее слово резануло слух, ударило по какой-то болезненной струне, раздражило; Марина отодвинулась подальше от этой низенькой женщины с покатыми плечами. Взглянув напоследок на зареванную жену покойного в грязном сером платье, со сбитым черным платком, зажавшую ладонью свой рот (парень в милицейской рубашке не подпускал ее больше к гробу), Марина потихоньку выбралась из толпы. Глядя себе под ноги, пошла прочь.

Она не могла найти в себе иных чувств к покойному, только естественные «обидно», «жаль», «он такой молодой…». Но к его жене она испытывала теперь, повидав ее, странную, искупительную, милостивую жалость. Слабая, несчастная женщина. Она счастья, наверняка счастья не только себе, но им хотела. Она любила его и сейчас любит. Она гналась за счастьем, только не знала, как правильно…

«Ах, лучше бы мне здесь не останавливаться! Зачем я остановилась? Не надо было. Не видеть, не слышать… Ничего не знать!» — потупя голову, поругала себя Марина, отдаляясь от скорбного зрелища.

Когда она взглянула вперед, то опешила. Ей навстречу, всего в нескольких метрах от нее, шагал Сергей. Разминуться друг с другом в молчании — это же настоящая пытка. Да ведь и ссора еще не пережита, не вычерпана! Всё же они остановились друг против друга.

— Ягоды везу. Смородину от Валентины, — сказала Марина, неловко переложила ведро из одной руки в другую.

— Я на похороны. Костю Шубина сегодня хоронят.

— Да, я сейчас видела. Гроб во двор вынесли.

— Там тебе какой-то мужик звонил. Я его номер записал.

В Марине что-то оборвалось. Даже в глазах зарябило. Неужели опять Роман? А Сергей будто что-то почувствовал, но пытать не стал — ушел сразу. Господи, это наказанье какое-то! Ну зачем он позвонил? И опять на домашний номер, в выходной день. Чего ему еще надо?

Она пришла домой, суетливо схватила возле телефона клочок бумаги, разглядела записанный номер. Из пяти цифр! Значит, местный! Наверно, прораб с третьего участка. От души немного отлегло. Только и эта радость была с каким-то солоноватым слезным привкусом.

* * *

Марина побаивалась, что вечером с поминок по милиционеру Сергей вернется домой пьяным. Нет, он пришел трезвым, поминальная чарка, видать, его совсем не пробрала. От ужина он отказался, ушел в спальню. Телевизор не включал, никаких звуков из спальни не доносилось. Марина в одиночестве попила на кухне чаю и, уже по обыкновению, подалась в детскую, на кровать Ленки. Но через день Ленка вернется из лагеря. Тогда где спать? На раскладушке? Заново потекли привычным руслом безотрадные мысли. Чтобы уснуть, нужно было измучить себя ими. Но и в сновидения перетекала из осознанных страхов незатухающая тревога.

Ей снилась сейчас причерноморская железнодорожная станция. Будто бы поезд уже стоял под парами, нужно уезжать. Но на перроне Марину заманил своим товаром улыбчивый узкоглазый человек в тюрбане и полосатом халате. Он предлагал купить большую расписную деревянную чашу. Торговец по-восточному, с лукавым почтением, с поклонами, предлагал свой товар, нахваливал чашу, но главное — не саму чашу, а тот напиток, которым она была наполнена. «Випей, милый дэушка, випей. Ай-ай-ай, как вкусний напиток! Цилительный». Марине хочется попробовать волшебного зелья, но она побаивается: что-то тут не так, почему он ей задаром предлагает то, чего стоит больших денег? Тем временем поезд незаметно ушел. И не просто ушел, — укатил с вещами Марины, оставив ее одну на пустом перроне. Нет уже ни торговца, ни чаши. Испарились… Марина кинулась догонять поезд. Бежит по железнодорожному полотну, спотыкается, — бежать неудобно, утомительно: одной ногой на шпалу ступит, а другой ногой на шпалу не попадает, — на крупную гальку, — того и гляди подвернешь ногу. Вдруг Марина видит, что по шпалам бежит уже не она — ее дочь Ленка. Догоняет не поезд, а Сергея, которого едва видно вдали. Вскоре Марина разглядела, что и бежит Ленка не по шпалам, а по мосту над рекой. Мост этот даже мостом назвать нельзя: щелястый, зыбкий мосток в три горбылины, и висит он будто бы на воздухе. Ленка бежит по нему во весь дух, мосток под ней так и прыгает… Марина с ужасом предчувствует, что дочка сорвется, хочет окликнуть ее, остановить. Кричит, кричит изо всех сил, но голоса своего не слышит. Ей становится всё страшнее от предчувствия скорого несчастья. Она сама кидается вслед за дочкой.

Марина вздрогнула, проснулась, открыла глаза. Сердце в груди колотилось учащенно, слышимо; где-то в горле, будто бы в голосовых связках застрял отчаянный оклик из сна. Ничего кошмарного кругом, комната Ленки: письменный стол, книжная полка, немного завядшие астры в вазе на тумбочке, похожие на маленьких ежиков. В окно, сквозь тюлевое сито занавесок, льется отдаленный свет уличного фонаря. Вдруг этот свет потух. Вероятно, опять по всему Никольску отключили уличное освещение. Стало темнее, как-то глуше, и очень-очень одиноко. Марина заплакала.

То ли дверь была неплотно притворена, то ли Сергей был в это время поблизости, на кухне, — как бы то ни было, он услышал плач Марины и пришел в детскую, сел осторожно на краешек кровати.

— Ты чего плачешь? Что с тобой происходит? — тихо спросил он.

Марина вмиг съежилась, придавила в себе слезы.

— Так, ничего, — быстро пробормотала она, сильнее поджимая колени, группируясь в комок. — Просто сон страшный. Ничего со мной. Сейчас отойдет.

— Может, капель тебе успокоительных выпить?

— Я выпью. Я обязательно выпью.

Марине хотелось, чтобы он поскорее ушел, не видел ее слез, не слышал всхлипов — не заронил в себя каких-нибудь подозрений. В то же время ей не хотелось упускать возможность: Сергей подошел сам, первый, — надо бы помириться, все равно придется мириться, ведь и Ленка вот-вот приедет. К тому же в комнате — почти потемки, только слабый свет из прихожей в приоткрытую дверь; в темноте мириться легче. Такое между ними не однажды случалось: семейная ссора, распря, неурядица, — но всему есть предел. Обычно Марина, первая ища мира, уступчиво притрагивалась к плечу Сергею, а уж через мгновение он отзывчиво тянулся к ней — заключит в крепкое всепрощающее объятие, и на душе светло, даже слезы радости навертывались. Но теперь у Марины не было сил, казалось, не было и права примиренчески потянуться к мужу.