Дольмен - Михаил Однобибл

– Нет, сначала ты нам скажи, что с твоим носом? – спросил циклоп.

Елена махнула рукой, мол, ерунда, хотя и подумала, что, наверное, выглядит ужасно: у нее и так был немаленький нос, а теперь распух небось на пол-лица.

– Почему он летает? – ткнула она пальцем во внука. – Как это возможно?

– Просто летаю, – засмеялся Саша. – Нельзя, что ли? Просто надо знать, как уломать одну особу: и она одолжит тебе обувь, которая и не снилась господину Ади Дасслеру. А почему сандалии летают, особа и сама не знает. Никто не знает, как и почему. Поэтому и ты не спрашивай: все равно не отвечу!

– А почему вы так быстро вернулись? – спрашивала совершенно одуревшая от радости Елена, на ходу теряя свои громадные тапки, и наконец решилась сбросить обувку – она сунула тапки в урну для мусора и пошлепала дальше босиком. – Я ничего не понимаю. И как Саша за несколько часов мог так измениться? И волосы отрастил, точно рокер.

– Кажется, я научился возвращаться в ту же точку, откуда ушел, – сказал циклоп. – Ну, или почти в ту. Во всяком случае, в тот же день. Жаль, что не в тот же час или часом раньше, тогда, может быть, батюшка мой остался бы жив… Я все бы сделал для этого. Но, увы, не вышло. Прежде, до того, как выросла эта проклятая ива, нет-нет, я не так выразился, пускай душа дерева не сердится на меня, – перекрестился Поликарп. – Так вот, прежде мне удавалось возвращаться сюда с точностью до полувека, потом до десятилетия, потом до года, и вот теперь – до дня! А к себе я давно выучился возвращаться с точностью до недели. Но путешествовали мы два года. Не знаю, в обиде ли Александр на меня за то, что тут его по-прежнему будут считать школьником…

Саша захохотал:

– Что ты говоришь, Поликарп: в обиде! – да я эти два года не променяю и на сто лет здешней жизни! Конечно, возвращаться в школу мне никак не хочется. – Он посмотрел на Елену и покачал головой. – Бедная бабушка, теперь я понимаю, каково тебе!.. Да я, может, и не пойду туда!

Александр на ходу приподнимался над землей, немного, на высоту указательного пальца, так что издали нельзя было понять: ходьба это или полет. Они шли по правой, довольно пустынной стороне улицы Горького – и когда некоторые прохожие начинали подозревать неладное, приблизившись, они убеждались, что это обман зрения, потому что парень уже твердо шагал по асфальту. Зато воробьи неистовствовали: когда воробьиные крылышки его сандалий начинали трепетать, стайки воробьев пикировали с рядом стоящих деревьев к ногам Саши и пытались атаковать нахала, тычась клювами в крылатые ноги, задевая их своими порхающими крылышками, но Александр только смеялся от воробьиной щекотки. Наконец, когда стая воробьев, собравшись со всей округи, с ног до головы окутала троицу гомонящим серым облаком, приведя в замешательство прохожих и по ту, и по эту сторону улицы, и циклоп попросил его не хулиганить, Саша окончательно опустился на землю. А стая серых преследователей, разогнавшись, пролетела с победным чириканьем еще немного и распалась – воробьи, забыв про наглого пришлеца, вернулись к своим обычным заботам.

– А где же меч? – спрашивала Елена с замиранием сердца. – Саша, ты добыл меч? И куда мы идем?

– Слишком много вопросов, лепокудрая, – говорил циклоп. – Постепенно ты все узнаешь.

Елена совсем запыхалась – так быстро передвигались эти двое, и Поликарп посадил ее себе на шею, как, бывало, сажал маленькую Алю бывший муж Елены, когда они ходили на первомайскую демонстрацию. Елена сидела в своем дурацком рыжем халате, свесив босые ноги, за которые придерживал ее Поликарп, только красного шарика в руке не хватало для полноты первомайской картины, и со своей верхотуры могла бы, при желании, заглядывать в окна домов, мимо которых они шагали.

Трое поднимались в гору, к больничному городку, по левую руку стоял роддом, в котором родился Александр, дальше там стоит онкологический диспансер, куда Елена ходила весной, по правую руку – туберкулезный диспансер и дурдом. Циклоп опустил Елену на землю, и все трое свернули в сторону кардиологического центра, под окнами которого расположился городской морг. Циклоп постучал в железную дверь, которая открылась только после того, как едва не слетела с петель от грохота Поликарповых кулаков. Наконец мертвецки пьяный санитар отпер дверь и, уставившись на посетителя осоловелым взглядом, поинтересовался, чего им, проклятым неандертальцам, надо. Циклоп не стал отвечать на каверзный вопрос, недолго думая, приподнял санитара и, невзирая на протесты, понес внутрь, где, оглядевшись, нашел для него подходящее место: стоящий на возвышении обитый красным атласом гроб.

За длинным цинковым столом с водкой и закуской сидел второй санитар, тоже ни жив ни мертв, в руке он держал стакан с водкой, которую как раз собирался употребить. Второй санитар с интересом взглянул на лежащего в гробу товарища, который не делал ни единой попытки покинуть выбранный для него красный уголок. И вдруг лицо сидящего вытянулось донельзя: он увидел, как один из посетителей стал подниматься… достигнув уровня столешницы с закусью и водкой, остановился и принялся, как ни в чем не бывало, вышагивать по пустоте, раскрывая двери холодильных камер. Второй посетитель – гигант в медвежьей шкуре, грузинской кепке и картонных очках – рыскал в это время среди холодильников по другую сторону стола. Лежащий во гробе санитар взирал на бесчинство из своего далека – и глаза его делались с каждым воздушным шагом Александра все больше и больше, и когда почти уже выскочили из орбит, он приподнялся и быстро накрылся стоящей рядом крышкой.

Поликарп наконец обнаружил то, что ему было нужно: гигантский пластиковый мешок, наполненный мертвым содержимым, и, закинув его на спину, двинулся восвояси, остальные – за ним. Александр, закрывая за собой дверь, обернулся и увидел, как оставшийся сидеть санитар опрокинул в себя водку и мутно уставился на гроб с лежащим в нем товарищем.

Елена, которая дожидалась спутников под окнами морга, спросила, в ужасе поглядев на непрозрачный мешок, который тащил циклоп:

– Что это?.. Кто это? – и вдруг поняла, кто это: из мешка торчало копыто.

– Я должен похоронить отца по нашему обычаю, – угрюмо сказал Поликарп. – Я не могу позволить, чтобы его тут резали, заглядывали к нему внутрь, пытаясь понять, как он сделан.

Поликарп облюбовал место подле гаражей, положил на землю мешок, в который заключены были останки кентавра, и, оставив бабушку с внуком за сторожей, двинулся в ближайший лесок. Циклоп вернулся, таща пол-леса молодых деревьев: дуб, падуб, липу. Потом он сложил стволы клетью и поджег. Когда костер разгорелся и закрыл полнеба, развязал мешок, достал оттуда обе половины мертвого кентавра и водрузил их на вершину огненной горы: получилось единое тело. Внезапно над головами загрохотал гром, удар был так силен, что Елена присела. Молния распорола небо, выхватив из тьмы немые горы. Всполохи огня лизали единую плоть, и вслед за вспыхнувшими волосами и хвостом кентавра занялось все тело. Машины, которые проносились мимо костра, сигналили, но никто не обращал на их нелепые возгласы внимания.

Погребальный костер догорел в полночь, Елена взглянула на часы Петровича, которые забыла снять, когда бежала из тюрьмы. Не оглядываясь, они стали спускаться вниз, в лежащий у ног город.